АННИ ЖИРАРДО (1985)
Часть IX.Вера Васильевна Шитова.
Союз кинематографистов СССР. Всесоюзное бюро пропаганды киноискусства. Москва, 1985 год.
Этот раздел нашего рассказа можно было бы назвать «Год Анни Жирардо» — звёздный её год. Она снялась тогда в трёх фильмах.
Первый из них «перевернул Франции всю душу». Стал большим событием в духовной и идейной жизни страны. Жирардо, которая никогда не интересовалась политикой, никогда не жаждала разобраться в окружающем её мире, оказалась, как это говорят во Франции, ангажированной, то есть взявшей обязательство высказаться прямо, и по проблеме весьма острой...
Жирардо, как мы помним, говорила, что она никогда не смогла бы сыграть человека, который существует или существовал. Для роли в фильме Андре Кайатта «Умереть от любви» (на наш взгляд, было бы точнее назвать его «Умереть за любовь») она сделала исключение. Её, как и всех французов, потрясла история самоубийства Габриель Рюссье, преподавательницы лицея в Марселе, покончившей с собой из-за травли, которую вызвали её отношения с учеником (в жизни его звали Кристиан, здесь он — Жерар, его играет юный дебютант Бруно Предаль).
Автор сценария и режиссёр Андре Кайатт перенесли действие из Марселя в Руан (думается, что Руан здесь выбран не случайно: Кайатту для его сурового, строгого фильма не к месту была бы приморская экзотическая сутолока южного Марселя, а кроме того, над самим именем этого города встаёт высокий трагический ореол места, где взошла на свой костёр Жанна д'Арк) и дали героям другие имена (Габриэль Рюссье превратилась в Даниэль Гено) — всё прочее оставлено без изменений.
Вот как писали о работе актрисы вскоре после премьеры: «Жирардо здесь не играет, она делает тут что-то большее, создавая образ смертельно уязвлённой, раненной насмерть женщины. Здесь она чудо натуральности, чудо правдоподобия. Она отдала фильму всю себя». Она — уж не впервые ли? — сыграла трагедию.
На фильм Кайатта, вышедший в 1971 году, лёг тревожный отсвет явственно политической жизни страны, какой она была в году 1968-м, его весны, бурных дней майских студенческих волнений, когда молодёжь занимала университеты, часами митинговала, жгла и калечила машины богачей, заклеивала все стены лозунгами, выпускала боевые листки и инструкции для практиков баррикадного боя... Сама атмосфера в лицее, где преподаёт героиня Жирардо, ещё несёт в себе дыхание бури: эти юноши и девушки не могут расстаться, они всегда вместе идут куда-то после занятий, жадно разглядывают какие-то свежие издания политических книг — и говорят, и перебивают друг друга, и спорят. И она, Даниэль, тоже с ними вместе — на уроках, на улице, у себя дома. Милая, такая стройная в брюках, такая молодая с этой короткой небрежной стрижкой (Жирардо вот-вот сорок, а тут она видится ровесницей своей героини, которой, помнится, было едва за тридцать), такая товарищеская со своими учениками... Мы сказали, что фильму больше бы соответствовало название «Умереть за любовь» вот почему: картина Кайатта, и прежде всего образ, созданный здесь Жирардо, это меньше всего повесть о страсти, настигшей зрелую женщину и её семнадцатилетнего ученика (хотя, впрочем, Жерар, юноша физически зрелый, с курчавой тёмной бородкой, выглядит года на три старше). Это фильм о человеческом достоинстве, цена которого оказывается выше, чем жизнь.
Даниэль и Жерара меньше всего притягивает друг к другу физическое влечение: недаром в фильме нет ни одной откровенной любовной сцены. Она, Даниэль, для него, Жерарэ, не первая женщина — а первая любовь. Как знать, может быть, и у неё, наверняка уже имевшей некую свою женскую жизнь, он тоже первый. Потому что жизнь стала, как никогда, полной, потому что в ней теперь есть пронзительная нежность, тонкость понимания другой души, чистая, горячая и драгоценная радость видеть, говорить, прикасаться.
Даниэль и Жерар не думают и не говорят о своих чувствах — им это как-то не нужно, — но вот родители Жерара, эти буржуа, играющие в политику (в их книжном магазинчике полно всякой острой литературы, а стены заклеены портретами революционеров), встревожены тем, что их сын день и ночь говорит о своей преподавательнице, всё время пропадает на каких-то там сборищах у неё дома. Они требуют у Даниэль оставить их сына в покое... Делают сыну выговор, ставят ему условие — прекратить этот скандальный роман. Сначала талдычат, а потом орут о «растлении несовершеннолетнего». Доводят до сведения властей — и вот двинулись колеса государственной машины закона... Вызовы к начальству лицея — вызовы к следователю — арест и предварительное заключение (разумеется, Даниэль уже уволена) — допросы, допросы, унизительные требования «назвать всё своими именами», суд... А для Жерара — ежедневные домашние «проработки», доводящие его до открытого бунта, помещение в психиатрическую клинику, курс транквилизаторов, от которых человек превращается в тихого робота, действующего по командам, — потом Жерара отправляют в другой город, под надзор зоркого деда...
Даниэль на суде оправдана. Но работы больше нет, но газеты продолжают свой крик — кто за, кто против, но всё равно: её имя у всех на устах. Единственное, что пока ещё даёт ей силы жить, — это короткая встреча с Жераром, когда он вырывается из больницы, и его письма. А потом письмо — одно, но, может быть, в эту минуту самое нужное — не доходит. И тогда Даниэль спокойно, молча, бесслёзно выбирает смерть...
Едва ли не лучшая на его долгом пути, картина Кайатта — это строгость интонации, это абсолютная правда чувств при аскетичности игры всех без исключения актёров — и ещё: это жёсткая, леденящая душу в своей прозаической точности сфера, где допрашивают, держат в тюремных камерах или в больничной палате. Ужасен этот хорошо оплачиваемый, уверенный профессионализм следователей, медицинского персонала (как забыть эту медсестру, которая всё подносит и подносит, и подносит Жерару набор каких-то таблеток, своим терпением сначала доводя его до исступления, а потом до тупой покорности, этих плечистых молчаливых санитаров, этих надзирательниц в тюрьме).
Жирардо, по существу в первый раз после фильма «Рокко и его братья» оказавшись в обстоятельствах остросоциального фильма, с удивительной силой передаёт весь ужас одиночества и всю степень мужества того, кто оказался один на один с системой. Она понимает, что ни объяснить, ни доказать она ничего и никому не сможет. А вот что она сможет — так это ни на секунду не перестать быть самой собой. Не расслабляться. Не жалеть себя. Не отвечать истерикой на оскорбительные вопросы. Не сходить с ума от естественной брезгливости рядом с настоящими преступницами, которые дразнят её своими непристойностями... Такой она и уходит: нет, не сломленной, а отдавшей жизнь за любовь, которая для неё стала синонимом чести...
| Часть VIII | Содержание | Часть X |