Жан Марэ: О моей жизни (1994)

Глава 15. (страницы 198-201)

(Перевод Натэллы Тодрия)

страница 198

Думаю, что с большинством актёров происходили подобные истории. Тем не менее я не перестаю им удивляться. Последняя произошла в то время, когда я жил на барже в Нейи. Получаю письмо от девушки, которая просит — поверите ли? — «сделать ей мальчика». Я не ответил. Впрочем, я вообще никогда не отвечал. Моя мать, рассердившись на это, стала писать за меня. С тех пор делала это постоянно. После «Вечного возвращения» я получал до трёхсот писем в день. Розали пришлось потрудиться. Я был счастлив, что она нашла себе занятие. Она подделывала мой почерк, классифицировала письма, составила списки, в которых делала отметки, посылая фотографии, чтобы не отправить их дважды по одному и тому же адресу. Я часто задаюсь вопросом, неужели люди воображают, что актёр сам отвечает им! Наверное думают, что никто, кроме них, не пишет ему... Розали не ответила девушке, хотевший родить мальчика.

Однажды ночью — было около двух часов — перед тем как лечь спать, я прогуливал Мулука по набережной. На скамейке сидит, обнявшись, пара. Чтобы не смущать их, я, отвернувшись, прохожу мимо. Слышу за собой шаги, оборачиваюсь: на скамейке сидит один мужчина, женщина стоит передо мной.

— Вы получили моё письмо?

— Какое письмо?

— Я просила вас об одной странной и очень личной вещи.

— О мальчике? — догадываюсь я.

— Да.

— Во-первых, мадемуазель, почему вы думаете, что я способен сделать именно мальчика? Во-вторых, у меня такое впечатление, что на скамейке сидит кто-то, кто выполнил бы эту просьбу с большим удовольствием.

— Это мой брат.

— Послушайте, это смешно. До свидания, мадемуазель.

страница 199

Я ухожу, она идёт за мной. Я спускаюсь по лестнице на берег, она — за мной. Открываю дверь, а когда хочу закрыть её, девушка, просовывая ногу, мешает мне.

— Вы так ненавидите меня?

— Не ненавижу, а не знаю.

Каждую субботу она поджидала меня, как бы поздно я ни возвращался. Наконец я не выдержал и сказал:

— Послушайте, я думал о вашем предложении. Я дам вам то, что нужно в пробирке.

— Это возможно?

— Да. Пойдите к врачу и договоритесь с ним. Я в вашем распоряжении.

Больше я её никогда не видел.

 

Но вернёмся к тому времени, когда я собирался ставить «Андромаху». Каким странным был тогда Париж со своими вело-такси, возившими дам в шляпах из тюля, птичьих перьев и лент. Их головы казались какими-то надгробиями в миниатюре. Жан видел в этом дурное предзнаменование.

— Вспомни причёски придворных Людовика XVI, — говорил он мне.

Мужчины редко осмеливались садиться в эти повозки, которые тащили один или два человека. Я иногда пользовался ими для Мулука. А сам ехал рядом на своём велосипеде. Обычно я сажал его себе на плечи. Но это было слишком утомительно. Сесиль Сорель съязвила по этому поводу: «Маленький Марэ нашёл ещё один способ сделать себе рекламу».

Мулук имел большой успех.

Как-то звонят в дверь. Я открываю. Стоит очень красивая девушка.

— Что вам угодно, мадемуазель?

— Погладить Мулука.

страница 200

Она гладит его и уходит.

Я возил Мулука в метро, хотя это запрещалось. Когда мы подходили к метро, он вставал на задние лапы, я заворачивал его в пальто и брал на руки. В вагоне он сам прятался под скамью, а я делал вид, что он не со мной.

Какая любопытная атмосфера в метро! Вагоны всегда битком набиты. Стоит толстая дама, взглядом она уничтожает сидящих мужчин. Среди них три немца. Один из них встаёт и уступает ей место, сказав что-то по-немецки. У него очень учтивый вид. Толстая дама даёт ему пощёчину. Мы становимся зелёными, как их мундиры. Что теперь будет с толстой дамой? Остальные немцы тоже поднимаются, присоединяется к своему товарищу и стоят у двери, с нетерпением ожидая остановки. Они не выходят, а спасаются бегством. Дама величественно садится.

— Что случилось? — спрашивают её.

— А то, что я понимаю по-немецки. Он сказал: «Посади свою задницу, старая корова».

Последнее метро восхитительно. Оно переполнено. В нём Весь-Париж. Все знают друг друга, говорят о последнем концерте, балете, о театре. На улице затемнение, немецкий патруль, комендантский час.

Всё чаще и чаще тревоги. Как-то грозовой ночью грохот бомбёжки. Дрожат стекла. Сотрясаются дома. Я не просыпаюсь. В. спускаются укрыться у нас со своим ребёнком (наша квартира напоминает подвал). Меня будит плач ребёнка.

Одна девушка писала мне: «Знаете, что мы в школе больше всего любим? Бомбёжки. Потому что мы спускаемся в подвал и говорим о вас».

Ещё одна ночь. В два часа после бомбёжки ужасающий, оглушительный шум: самолёт упал на Пале-Рояль, где мы жили. На самом деле он врезался в магазин «Лувр». Это был американский самолёт, в который попал артиллерийский снаряд. Он горел, крыло потерял на улице Дофин, мотор на Сент-Оноре, свой пулемёт над «Чревом Парижа».

страница 201

Звонит мой приятель Юбер де Сен-Сёнош: «Жанно! Самолёт упал...» Я прерываю его: «Успокойся, ведь ты слышишь мой голос. Он упал не на нас, а на магазин ❝Лувр❞».

Долгое молчание. Я совсем забыл, что он владелец этих магазинов.

Я дрожу за Мулука. Ловят собак, чтобы с их помощью обнаруживать мины. Их подбирают на улице, но ходят за ними и по домам.

Однажды спускаюсь по Елисейским полям. Следом за мной идут немецкие подразделения. У меня ужасное ощущение. Прихожу домой и говорю Жану: «Немецкая армия следовала за мной по всем Елисейским полям», а он отвечает: «Неужели ты не мог дойти до Берлина?» В другой раз он сам поднимается по Елисейским полям. Навстречу немецкая армия с духовым оркестром. Над колоннами развевались немецкие и французские знамёна. Жан, как громом поражённый, смотрит на L. V. F. (Легион французских добровольцев), идущий вместе с немецкими войсками. Шесть человек в штатском, шесть французов избивают Жана дубинками, крича: «В чём дело, Кокто, вы не приветствуете французское знамя!» Жан падает весь в крови. У него серьёзно повреждён глаз. К нему спешат прохожие, поднимают его, отводят в аптеку. Аптекарь спрашивает: «Что с вами случилось, господин Кокто?» А он отвечает: «Пройдоха — Дорио». Дорио был шефом L.V.F.

Арестовали Тристана Бернара. В вагоне для скота, в котором его везут в Германию, он признался: «Я жил в страхе, теперь я буду жить надеждой». Когда в госпитале Ротшильда, куда он потом попал, его спросили, что может доставить ему самое большое удовольствие, Бернар ответил: «Кашне».

страница 197

Содержание

страница 202

ФРАНЦУЗСКОЕ КИНО ПРОШЛЫХ ЛЕТ