Жан Марэ: О моей жизни (1994)
Глава 20. (страницы 278-281)
(Перевод Натэллы Тодрия)| страница 278 |
— Ты устраиваешь мне сцену, словно ты не моя мать, а любовница.
Мне нужно было одеться, загримироваться, приготовиться к спектаклю (шёл «Пигмалион»). Я попросил её уйти.
— Ты выгоняешь меня?
— Нет, но мне нужно хотя бы немного внутреннего спокойствия, чтобы играть спектакль. Если бы я служил на заводе или в банке, ты не пришла бы туда устраивать скандал. Прошу, окажи мне услугу, уйди.
— Ты выгоняешь меня. Ну что ж, хорошо. Больше ты меня не увидишь.
Она уходит.
В этот вечер я играю с грехом пополам. После спектакля поднимаюсь к себе в уборную. Меня зовут к телефону. Надо спуститься к консьержу.
— Скажите, что я уже ушёл.
— Это из госпиталя Ларибуазьер, по поводу вашей матери.
Я иду к телефону. Врач просит меня немедленно приехать.
— Что-нибудь серьёзное?
— Нет, приезжайте.
Я вскакиваю в свою машину. Меня ждут во дворе госпиталя.
— Успокойтесь, — говорят мне. — Она упала в обморок в метро, и её привезли к нам. Она сказала, что она ваша мать. Сначала мы ей не поверили. Сделали электрокардиограмму, проверили пульс, давление. У неё всё в порядке. Она сказала, что вы играете в «Буфф-Паризьен». Мы позвонили туда. Вы отвезёте её домой?
— Да, я попрошу профессора Сулье, чтобы он завтра посмотрел её.
— В этом нет необходимости.
| страница 279 |
— Я всё же повидаю профессора.
Добиваюсь приёма у знаменитого врача только с помощью Кокто, которого он лечил. Мать отказалась показаться ему.
Как-то я снимался на Корсике в «SOS Нарона». Розали проводила лето в Марн-ла-Кокетт. Жорж находился в Америке. Вернувшись, он позвонил мне в Кальви, где проходили съёмки:
— Я звоню из дома сторожа. Твоя мать не впускает меня.
Прихожу в ярость. Звоню Розали, прошу впустить Жоржа, говорю, что мой дом — его дом.
— Хорошо, — отвечает она. — Без тебя я не знала, как поступить. Никогда не знаешь. Во всяком случае, всё, что бы я ни сделала, плохо.
— Послушай, впусти его, он здесь — у себя дома. Ты поняла?
Бедная, у неё портился слух.
— Да, я поняла.
— Но прошу тебя, не приезжай на Корсику. После того, что произошло, я не хочу этого.
— Договорились, я приеду.
— Нет! Я говорю, не приезжай.
— Буду в субботу, как условились.
Я ору в трубку: «Нет, не приезжай!»
— Не беспокойся, я сумею одна.
— Я повторяю, не приезжай.
На этот раз она действительно не слышала: она положила трубку. В отеле все, ошеломлённые, стоят вокруг меня. В субботу она приехала.
Здесь не было моих друзей, и Розали была очаровательна. Все обожали её, она бывала такой весёлой, занятной, когда не испытывала потребности в драмах. Несчастье, катастрофа — её стихия.
| страница 280 |
Она была бы по-настоящему счастлива, если бы я превратился в больного, всеми покинутую развалину, тогда, наконец, она могла бы завладеть мною целиком, ухаживать за мной, так как обожала меня.
Розали была абсолютно бескорыстной. Помимо денег, которые я давал ей каждый месяц, я делал ей подарки. Но для того чтобы она приняла их, нужна была тысяча ухищрений. Всё, что я дарил, казалось ей слишком дорогим, слишком шикарным. Напротив, если я привозил ей какой-нибудь подарок, вернувшись из путешествия, она радовалась, так как это свидетельствовало о том, что я думал о ней. Я писал ей почти каждый день, но она считала, что этого недостаточно. Посылала мне письма, полные упрёков, на которые я вынужден был отвечать. Она воображала, что я пишу только затем, чтобы оправдаться, и умножала своё недовольство. На деле всё это выдавало лишь её одиночество. Бабушка умерла, брат женился. Она жила с прислугой её же возраста, с которой обращалась, как хотела.
Квартира на улице Птит-Отель приобрела неописуемый вид: грязные стены, кое-как починенная мебель, разрозненная посуда; стол постоянно завален коробками с моими фотографиями всех возрастов, списками, счетами, конвертами, марками, словом, всем, что нужно, чтобы отвечать моим поклонницам.
Дома она была одета как бродяжка. Но когда выходила, потратив часы на макияж и прилично одевшись, становилась почти по-прежнему элегантной, хотя её вкусы сильно изменились. Дома и вне дома она была совсем разной — две совершенно непохожие женщины, два разных существования.
Когда я был ребёнком, она взяла с меня слово, что если когда-нибудь ей случится надеть на себя нелепую шляпку, я должен буду сказать ей правду.
| страница 281 |
Я помнил это обещание и как-то выполнил его. Она сочла это злой выходкой с моей стороны и устроила скандал.
Ей хотелось, чтобы я чаще навещал её. Но ни я, ни брат, как впрочем, и никто другой не могли прийти без предупреждения.
Я предложил ей переехать в другую квартиру и выбросить всё, что загромождало эту. Ей это показалось безумием.
Каждое воскресенье она приезжала в Марн. Кухня стала её справочным бюро. Прислуга с моего разрешения рассказывала ей обо всём, что у меня происходило. Это были мои настоящие преданные друзья.
— Что делать, когда мадам Марэ расспрашивает нас? — спрашивали они меня поначалу.
— Говорите правду. Устройтесь так, чтобы она никогда ни в чём не могла вас упрекнуть.
Розали действительно выбрала такую тактику: она пыталась добиться, чтобы её собеседник лгал ей хотя бы из вежливости или специально заставляла обещать ей такой пустяк, что он забывал о нём, и она могла обвинить его в этом.
Чтобы я не заподозрил Жака и Элоди, она изобрела таинственную мадам Жандр, которая якобы жила в её квартале, служила в театре и осведомляла её. Я притворялся, что верю, но часто это вызывало стычки. Воскресенья становились всё более и более мучительны. Друзья избегали приезжать в этот день. И всё же мне хотелось, чтобы Розали переехала в Марн. Жан говорил: «Насколько я тебя знаю, ты через неделю сбежишь в отель».
| страница 277 | Содержание | страница 282 |