«Ле Шануа» (1972)
Выступления. (страницы 259-262)
(Нет, добрые чувства не скучны)| страница 259 |
(«Леттр франсэз», № 165, 1956)
Как-то не принято, чтобы автор отвечал критику, ибо последний защищён обычаями, свободой печати и уверенностью в своей правоте.
Бывает, однако, что атака на одного человека задевает других и целая большая группа людей оказывается обиженной за одного из своих товарищей. Так бывает в семьях. Так бывает среди коллег. Случается, что профсоюз, профессиональная ассоциация или общество авторов выступает истцом в процессе, где нападкам подвергается один из её членов и принимает на себя то, что представлялось как частный случай.
Статья Анри Маньяна в «Леттр франсэз» по поводу фильма «Если бы парни всей земли» вызвала именно такое ощущение. Статья была озаглавлена «Если бы все потаскухи мира». То есть претендовала казаться лёгкой, ироничной и непринуждённой. Однако она глубоко задела многих моих коллег — авторов и режиссёров, да и меня самого, а также зрителей. Зрители не ответят. Они привыкли, что никто не спрашивает их мнения. Кристиан-Жак и его сценаристы не ответят тоже. Не ответят также Ив Аллегре и Жак Сигюр, на которых содержатся намёки в той же статье в связи с картиной «Лучшая доля». Они промолчат, ибо являются авторами этого фильма и не захотят выступать в его защиту из скромности. Я не просил у них разрешения, чтобы ответить Анри Маньяну. Я, стало быть, делаю это не от их имени, не от имени их фильмов. Я поступаю так потому, что нападки, которым подвергаются они (Маньян это делает открыто), выходят за рамки критики двух картин. Критике подвергается целый жанр, целая концепция кинематографа. Их не так уж много (успокойтесь, Маньян) этих фильмов с добрыми намерениями. Нелегко добиться постановки подобных картин, так как трудно убедить продюсеров и прокатчиков...
Если бы вы знали, с какой странной радостью, злорадным удовлетворением люди этой профессии — совсем в общем неплохие люди — утверждают: «Этот жанр не имеет успеха... публику интересует другое...» И как они рады отрицательной критике, атаке, ведущейся кем-то из неизвестных людей, словно это служит подтверждением или опровержением того, хорош или плох жанр таких фильмов.
Существует категория людей, счастливых оттого, что добрые действия не приносят пользы, что бедняки тратят деньги в кабаках, которыми их обеспечивают, что рабочие складывают уголь в ванны, что участью хорошего человека является быть обваленным в перьях, а искренне влюблённого — быть награждённым рогами (символом нашей эпохи!). Когда о ком-то говорят, что «он милый», это означает: «Какой дурак?»
| страница 260 |
Один старый специалист как-то заметил: «Когда мои враги говорят обо мне хорошее, я спрашиваю себя, не сделал ли я глупость». Когда люди, с которыми вы, Маньян, не согласны, радуются появлению вашей статьи, спросите себя, не поступили ли вы легкомысленно? И скажите сами себе: быть может, этими людьми руководят отнюдь не чистые побуждения. Представьте, что некие авторы делали много лет подряд чёрные фильмы, детективы, рассказывали о злых людях и шикарных проститутках, ставили оперетты и приключенческие ленты, фальсифицировали историю. Но в глубине их души жило сознание, что жизнь кругом иная, что будущее иное, что мечты молодости тоже иные. К ним приходили их товарищи, спорили с ними, пытались критиковать их образ мыслей, их картины, предлагали нечто иное. Они упорствовали, но были всё-таки немного смущены. Зритель, в тех случаях когда ему удавалось высказать своё мнение, стоял за изменение этой линии поведения. От него, от зрителя, они слышали о существовании других форм кинематографа, других тем. Это тревожило, рождало сомнения: а вдруг именно на этом пути их ожидает успех, признание прессы? Пока же они слышат: «Это не имеет успеха... Почитайте газеты... Статью Маньяна». И как приятно иметь возможность, рассмеявшись, сказать начинающему автору, который придёт к ним: «Будьте благоразумны!»
Я уже сказал, что не собираюсь анализировать или защищать фильмы Кристиан-Жака или Ива Аллегре. Проблема здесь куда более широкая. Именно потому, что они пожелали сделать свои картины и высказались в них, я считаю, что теперь это не их личное, а наше общее дело.
Маньян пишет: «Я не верю в художественное достоинство картины, где говорится о царящей в мире доброте». «Так не может быть», — добавляет он. Есть такая форма спора, когда противника представляют глупее, чем он есть на самом деле, извращая и искажая его мнение. Почему же Маньян прибегает к подобному методу?
| страница 261 |
Никто из нас не пытался приукрашать действительность, рисуя некое Эльдорадо. Окружающая нас действительность предстаёт перед нами порой отвратительной, безнадёжной, насквозь прогнившей, лишённой будущего.
Но мир бывает и прекрасным. Например, тогда, когда моряки рискуют жизнью ради спасения терпящего бедствие товарища. А спасательные партии в горах? А бретонские рыбаки, отдающие свой улов семьям погибших? А рабочие, жертвующие собой, чтобы спасти падающих с лесов строителей? А верность горняков своим товарищам, которых они спасают во время завала? А те, кого именуют «жертвами науки»? Сколько кругом простых актов героизма! Сколько благородных поступков, рождающих веру в жизнь и человека, становящихся примером для всех! Вокруг нас столько людей, отдающих себя целиком труду, преданных своей профессии, столько людей, верных своим убеждениям, столько святых атеистов, столько солидарности, столько скромной помощи своему ближнему, столько просто любви! Вряд ли Анри Маньян не знает всего этого. Однако он считает, что нельзя сделать художественное произведение, восхваляя подобные чувства. Здесь я с ним решительно не согласен.
Когда я был маленьким, мой дядя спрашивал меня: «Что ты предпочитаешь, чтобы я тебе рассказал: историю хорошего мальчика или злого?» Вопрос был коварный, ибо взрослый человек хитрил. Если я говорил «злого», мне отвечали: «Тебя, стало быть, больше интересует злой, а не хороший мальчик?» Если же выбирал хорошего, с презрением замечали: «Но ведь история хорошего мальчика, вероятно, очень скучна, ибо с ним ничего не случается». Мой дядя был хитёр, а его взгляды на добродетель были весьма ложными. История добродетельного ангела нас не интересует, ибо это не дело — быть добродетельным. Никто не станет хвалить монаха за целомудрие или хвалить человека, ненавидящего вино, за умеренность.
| страница 262 |
Но история добродетельного человека — это иное дело, ибо она полна конфликтов. Чтобы убедиться в том, что человек храбр, нужна опасность. Чтобы обнаружить мужество в другом человеке, нужны соответствующие обстоятельства, нужны трудности. Для того чтобы прославлять или защищать счастье, нужно иметь дело с его противоположностью — несчастьем.
Вы возразите мне, что это удел гения. Гений, мол, имеет право черпать своё вдохновение, где ему заблагорассудится. Гении — да (кстати, они редки). Но давайте всё же поищем истоки вдохновения одного общепризнанного гения, гения кинематографического — Чарли Чаплина. Попытаемся в нескольких словах пересказать его фильмы. Все они, в вашем представлении, страшные мелодрамы, герой которых никому не известный бродяга начинён добрыми намерениями, любовью, оптимизмом и в конце концов вознаграждается за всё это. Чаплин в «Малыше» спас и воспитал ребёнка, Чаплин в «Золотой лихорадке» побеждал холод, голод и нищету потому, что был смел и защищал своих друзей, Чаплин из «Огней большого города» доказывает самоубийце, как прекрасна жизнь, и спасает молодую девушку от слепоты, Чаплин из «Диктатора» — это маленький еврей-парикмахер, восстающий против человеконенавистничества и провозглашающий мир на земле, Чаплин из «Новых времён» осуждает механизированную цивилизацию, и его вознаграждает любовь и свобода в облике Поллет Годдар, Чаплин в «Огнях рампы» спасает отчаявшееся существо и делает его кем-то, чтобы иметь право затем умереть в мире.
Разве не такова жизнь? Не всегда? Пусть. Не часто? Да, конечно. Значит, вы стали рьяным защитником мелочной правды, той, у которой крепкая спина, от имени которой говорят: «Всегда будут бедные и богатые, как всегда будут войны. Человек человеку волк, и т. п.».
| страница 258 | Содержание | страница 263 |