Морис Шевалье. «Мой путь и мои песни» (1977)
Глава 2. Лондон, Голливуд, Париж. (страницы 99-101)
(Перевод Галины Трофименко)| страница 99 |
Мне должны были объяснить, что это значит, так как я не имел об этом ни малейшего представления. В будущем, чтобы не обмануть ничьих ожиданий, я должен выдавать софизмы направо и налево.
Да, чуть не забыл. В первый же вечер я познакомился на пароходе с американским журналистом Марком Хеллинджером, который возвращался из Парижа, куда он сопровождал Ола Джолсона. На четвёртый день он отвёл меня в сторону и сказал, что очень сожалеет, но после того, как он услышал меня в Париже, он дал телеграмму в Нью-Йорк о том, что мой приезд вызовет серьёзное разочарование, так как я ничего собой не представляю, не иду ни в какое сравнение с Олом Джолсоном и пользуюсь успехом в Париже только потому, что другие артисты мюзик-холла там ещё хуже меня.
— Ну что ж, посмотрим, — сказал я. — Если вы правы, я и двух месяцев не останусь в Америке. Если ошибаетесь — вы извинитесь передо мной публично.
В сущности, он прав, думал я. Ола Джолсона я не знал, но слышал его пластинки и считал, что он неизмеримо сильнее меня. Какой голос, какая сила!
Но в конце-то концов что со мной может случиться? Разобью себе нос? Ну и что? Вернусь домой во Францию. Снова займу своё место! Первый во Франции, даже второй, десятый, это всё-таки больше того, на что я надеялся во времена, когда моим идеалом было выколачивать десять франков в день. Я могу только выиграть. Не сдаваться!
Ночной Бродвей — это нечто потрясающее. Оргия света. Современная феерия рекламы. Нет, вы подумайте! Я только сегодня очутился в этом городе, где меня ещё не знают, а в небе уже мечутся буквы размером с Эйфелеву башню: «Ш... Е... В...» Ах, простите, это «Шевроле»!
Дирекция фирмы «Парамаунт» устраивает приём, на который приглашены все знаменитости Нью-Йорка: артисты, литераторы, журналисты. Присутствующий среди других Робер Флори говорит, что снимет меня на киноплёнку в самых живописных уголках Нью-Йорка. Я должен произнести маленькую речь по-французски, приветствовать парижан по приезде в США. Ведь я буду первым французским актёром, который появится в звуковом кино в фильме студии «Парамаунт».
У меня нет аппетита. После обеда мне предстоит выступить перед присутствующими. Наконец начинаются речи. Лески представляет меня как французского Херри Лаудера. Херри Лаудер — очень крупный шотландский актёр, который пользовался в Америке большим успехом.
| страница 100 |
Как многие шотландцы, он слывёт скупым. И, слыша, как меня сравнивают с ним, метрдотели, которые меня обслуживают, дрожат за свои чаевые!
Французский консул приветствует меня на английском языке. У него ярко выраженный французский акцент, и я начинаю думать, что если уж консул с таким акцентом выходит из положения, то нет никаких причин, по которым у меня не пошло бы всё гладко в Америке.
Известный французский продюсер того времени Луи Обер, который до тех пор никогда не предлагал мне сниматься во Франции, выражает надежду, что я добьюсь успеха в Америке. Он говорит, что я — воплощение парижских предместий, что во мне ничего не надо менять, портить, что я должен сохранить свою индивидуальность. Словом, он отдаёт меня американцам, но он так боится, так боится!
Говорят другие, потом наступает моя очередь. Я благодарю в нескольких словах и поднимаюсь на сцену. Все устраиваются поудобнее, мужчины закуривают. На меня смотрят, скорее, с любопытством, чем с симпатией. Слишком уж много обо мне говорили. И тут мне приходит прекрасная мысль: прежде чем исполнить по-французски песню, я объясняю им по-английски её содержание. Их забавляет моя манера говорить, но по крайней мере они знают, о чём пойдёт речь. Я всегда потом считал, что своим успехом в Америке обязан этой счастливой находке.
У них есть Ол Джолсон, Херри Ричмен, Джорджи Джесел — отличные певцы с великолепными голосами, обладающие необыкновенным динамизмом. Но я для них новинка. Я пою песни, которых они не знают, и в манере, о которой они не имеют представления. Меня приняли, я это сразу почувствовал.
На следующий день газеты печатают отчёт об этом вечере. Ни одна из них не считает, что в моём лице найдено что-то сверхъестественное, но все дают положительные отзывы.
Лос-Анджелес. Опять цветы, излияния, рукопожатия. Духовой оркестр исполняет «Марсельезу». Это уж слишком. Я страшно смущён. Что делать? У присутствующего на встрече французского консула сочувственный вид. Он слегка улыбается, видя моё смущение.
Всё, что происходит со времени моего приезда в США, совсем непохоже на то, что было в моей жизни прежде, с тех пор как я распеваю песни. Я к этому не готов и чувствую внутренний протест. Я так часто улыбаюсь, что мне хочется плакать. У меня подёргиваются губы.
Мы останавливаемся в Беверли, в «Уэлшир Отель», где проведём несколько дней, пока не снимем бунгало. Проезжаем Беверли Хилз с его очаровательными домиками. Преобладает испанский стиль.
| страница 101 |
Нам показывают, где живут «звёзды»: Чарли Чаплин, Дуглас Фербенкс (он прислал мне на пароход приветственную телеграмму), Эмиль Яннингс, Клара Боу. Вспоминаю, как я восхищался ими, сидя в парижских кино. Подумать только, скоро я их увижу, буду с ними говорить! Меня охватывает волнение. Больше всего я хотел бы увидеть Чарли Чаплина и Эмиля Яннингса. Они вызывают у меня не только восторг, а и почтение, нет, скорее, благоговение. Говорю об этом, и режиссёр Гарри д'Абади д'Араст спрашивает меня, не хочу ли я пообедать вечером с ним и его другом Чарли Чаплином в дружеской обстановке. «Что? Как?.. — бормочу я. — Вы думаете, это возможно?»
Всё было очень просто и без всяких церемоний. В тот же вечер д'Абади д'Араст заезжает за нами в гостиницу и везёт нас к себе. Через несколько минут приходит Чарли Чаплин, гениальный «маленький человек», снискавший любовь зрителей всего мира.
Мы в крошечной гостиной. Нас знакомят. Глядя на меня и Ивонну, он всё время широко улыбается. Не нахожу слов. Понимаю, что у меня дурацкий вид. Мне становится неловко. Нужно что-то сказать, и я наконец говорю не своим голосом:
— Знаете, я и вообще-то не блещу умом, мсьё Чаплин... А сейчас так взволнован встречей с вами, что совсем уж плохо соображаю. Дайте мне освоиться... привыкнуть немного к мысли, что я тут, рядом с вами, и вы увидите, что я не так уж туп.
В то время ему было всего сорок лет, но его густые волосы уже поседели. Мы болтаем, речь идёт сначала о кинозвёздах, потом о «звёздах» театра. Кажется, что он смотрит на всё это как-то сверху. С ним трудно установить контакт, его нелегко понять. Во всяком случае, это совсем не тот добродушный малый, которого мы знаем но фильмам. Он гений и всё, что хотите, но и ужасно сложный, страдающий от разных комплексов человек.
На следующий день утром — первое посещение студии «Парамаунт». Меня знакомят с Адольфом Менжку, Кларой Боу и Эмилем Яннингсом. Яннингса легче понять, чем Чарли, хотя и он выглядит несколько необычно. Яннингс говорит, что видел меня в «Камню де Пари». Он еле объясняется по-английски, и мы с трудом понимаем друг друга. По-видимому, он не очень счастлив в мире американского кино, потому что то и дело повторяет: «Трагедия, трагедия!» По его мнению, всё здесь — «трагедия». Он говорит, что не в состоянии выдержать этого дольше. Очевидно, у него серьёзные конфликты с дирекцией «Парамаунта»... Трагедия!
Я сочувствую, но у меня складывается впечатление, что Яннингс всё воспринимает слишком трагически. Смотрю, как его снимают, и вижу актёра огромного масштаба, которого французская публика знает по фильму «Варьете».
| страница 98 | Содержание | страница 102 |