Морис Шевалье. «Мой путь и мои песни» (1977)
Глава 3. Смутные времена. (страницы 117-120)
(Перевод Галины Трофименко)| страница 117 |
| страница 118 |
Я уже говорил, что начал писать свои воспоминания для того, чтобы помочь молодёжи парижских окраин уверовать в себя и в жизнь.
Я пишу также для бесчисленных молодых артистов, охваченных разочарованием, проявления которого различны в разные времена, а глубокие причины всегда одни и те же.
Я пишу для тех, кто никогда не читал и даже не подозревает, какую огромную помощь может оказать хорошая книга, когда тяжело на душе.
Я хочу передать им то, что сам понял слишком поздно, чтобы они могли этим пользоваться лучше и дольше, чем я.
Я делюсь с ними своими открытиями как старший с младшими. Им судить. Они составят своё мнение, и, может быть, мои размышления помогут им выбрать свой путь.
По-моему, нет высшего и низшего искусства. Есть только артисты, которые стремятся к правде и красоте. Скульптор сделан из того же теста, что и художник, а пианист не выше писателя. Трагик не должен считать себя выше обыкновенного актёра, а оперный певец — выше народного певца. Можно быть великим в любом виде искусства, надо только избегать пошлости и вульгарности. По моему скромному мнению, народная песня не менее значительна, чем самое прекрасное произведение искусства. Именно в песнях, которые пел и поёт народ, отражаются чувства и переживания страны, её горе и её радость.
Я воспевал надежду, я воспеваю надежду, я буду воспевать надежду. Я хочу поднять песню так высоко, как она того заслуживает, до самых высоких образцов музыки, комедии — всего высокого.
Один известный литературный критик как-то по-дружески написал, что я человек простой, но не скромный. Скажите на милость, а почему я должен быть скромным? Разве человек не вправе гордиться своей работой? Разве в глазах сапожника, который хорошо сшил обувь, столяра, который сделал красивую мебель, ювелира, который закончил драгоценное украшение, не отражается профессиональная гордость, когда они показывают свою роботу?
| страница 119 |
Зачем проявлять скромность, когда работа сделана хорошо? Напротив: «Ну-ка, что вы об этом скажете, мсьё?»
Итак, Франция. Лето 1935 года. Я снова занимался тем, чем занимался, когда мне предложили поехать в Америку. Всё потихоньку становилось на свои места. Голливуд понемногу превращался в мираж.
Если бы не моё имя и лицо, получившие за эти годы такую популярность, можно было бы думать, что этих лет вовсе и не было в моей актёрской жизни. Но они были! И я знал, что, если не сумею опять установить настоящего контакта с публикой, когда начну выступать в Париже, это будет иметь для меня печальные последствия. Все стали бы говорить: он выдохся. Мы это уже видели. Всё те же шутки. Надоело. Хочется чего-то нового. Не его, кого-нибудь другого.
В течение семи лет фильмы с моим участием снова и снова шли во всех странах и городах. Не успеет сойти с экрана один, как начинается рекламная кампания для следующего, и так до тех пор, пока (в примерах нет недостатка), пресытившись, публика не отвернётся от того, кому она поклонялась, и имя, которое отождествлялось с постоянным триумфом, не станет для его обладателя препятствием на пути к успеху.
После бесконечной вереницы характерных силуэтов в традиционном канотье, этого надоевшего облика, ставшего почти классическим, мне предстояло снова завоёвывать публику. Я должен был выйти к ней один в ярком свете прожекторов «Казино до Пари» всё в той же проклятой соломенной шляпе! Ну ладно, посмотрим! Всё равно у меня нет другой возможности освободиться от кино, как только вернувшись к профессии певца.
На первых же концертах в провинции я убедился, что популярность в кино отнюдь пе гарантирует успеха у публики мюзик-холла. Но вот день торжественной премьеры в столице. На моём концерте — весь Париж... Выхожу. Меня встречают сдержанными аплодисментами. Как поступить? Поблагодарить? Рассказать о том, что делал все эти годы? Нет. Сделаю вид, будто я пел здесь вчера. Никаких экскурсов в прошлое, никакой сентиментальности. К делу. Начинаю. Мои песни удачны, интересны, и кончается тем, что Париж снова принимает меня в свою семью как долгожданного блудного сына.
Я был счастлив. Тем более что судьбе было угодно, чтобы я встретился с молодой актрисой, очень красивой, женственной и изящной. Эти качества подчёркивались тем, что она была необыкновенно умна и совершенно непохожа на тех женщин, которые в разное время наполняли мою жизнь.
| страница 120 |
Заговорив с ней, я почувствовал, что её мучает неуверенность в себе, и это ещё больше сблизило нас. Первые встречи, чисто платонические, показали мне, что, несмотря на все пережитые увлечения, и моём сердце сохранился нетронутый уголок для совершенно нового чувства.
Итак:
девятнадцать лет! — Ей.
Сорок шесть! — Мне. (Это чтобы вы не перепутали!)
Разница огромная. Впрочем, в нашей профессии подобное неравенство возраста встречается чаще, чем в жизни других людей. Почему? Должно быть, потому что артист, даже старея, победно сопротивляется физическому упадку, естественному для людей другой профессии. Что это? Бравада? Актёрство? Может быть! И в жизни, и на улице, и в любви, всюду ты чувствуешь себя как на сцене. Всюду немного играешь!
Я дал себе клятву, что не женюсь и не вступлю в серьёзную связь. Я представлял себе, что в дальнейшем моя жизнь будет посвящена работе, общественным обязанностям и немногочисленным близким и верным друзьям. Но намерения всегда остаются намерениями.
В один прекрасный день я почувствовал, что не в состоянии расстаться с юной подругой. Она выступала под именем Ниты Рейа.
Как расплатиться за этот дар, который послала мне судьба? Большой жертвой, энергичным решением, чем-то очень трудным. Я должен доказать себе, что делаю только то, что хочу, и решил объявить войну курению. Борьба была нелёгкой — я курил с раннего детства, с Менильмонтана — и стал рабом этой привычки. Если бы мне удалось освободиться! Какой это было бы победой над собой! Есть люди, которые умеют себя ограничивать, и люди, которые этого не умеют. Я отношусь к последним.
Ну что ж, я всё-таки принимаю это решение?
В таком случае надо бросить совсем. Никаких полумер. Но ведь это почти вне пределов человеческих возможностей.
Прошло не меньше года, пока я окончательно не избавился от привычки курить. Я глубоко убеждён, что все певцы-профессионалы должны бояться дыма. Подумайте только: дым раздражает горло, слизистую оболочку, голосовые связки. А желудок, особенно, если дым глотать, как это делают заядлые курильщики? А сердце, лёгкие? А мозг? А память? Ведь это не может не повлиять на неё в конце концов!
Вы находите, что это недостаточно убедительно, вы — политические ораторы, адвокаты, актёры?
Я сам могу служить примером: я бросил курить лет двенадцать назад. И с тех пор мой мозг, мои способности очень развились.
| страница 116 | Содержание | страница 121 |