Морис Шевалье. «Мой путь и мои песни» (1977)
Глава 3. Смутные времена. (страницы 158-160)
(Перевод Галины Трофименко)| страница 158 |
Я того же мнения. Всю свою жизнь я пел, руководствуясь этим принципом.
Февраль 1947 года. Отправляемся в Нью-Йорк; едем через Лондон. На пароход сядем в Саутгемптоне. Я пе был в Лондоне с 1939-го или 1938 года.
Джек Хилтон, который раньше работал в Национальном английском джазе, стал крупным импресарио. Он хочет, чтобы после возвращения из Америки я выступал в «Хиз Мэджестиз тиэтр» со своей программой одного актёра.
Меня встречают представители английской печати, «звёзды», молодые американские и английские артисты. Обстановка нежной и верной дружбы. С.-Б. Кочрен с которым я познакомился во время своих первых приездов в Лондон (он был английским Зигфилдом Руфом), тоже пришёл пожать мне руку. Ему ни за что не дашь семьдесят пять лет. Пришёл и самый остроумный английский критик Хенен Суофер, Клифорд Уитли... все видные актёры Лондона. Их было так много, что Джек Хилтон посоветовал мне выступить перед ними, чтобы рассказать о своих планах.
Я послушался, ничего другого не оставалось! Объяснил, что долго не снимался в кино, потому что не хотел играть роли, не соответствующие моему возрасту; сказал, что хотя мои сольные выступления — самый опасный эксперимент в нашей профессии, но эта программа вселяет в меня веру, становится моим заключительным номером, который каждый вечер будет несколько изменяться и, как я надеюсь, к лучшему.
На лицах были написаны понимание и любовь.
Продолжительная прогулка по Пикадилли, старой Бонд-стрит. Лондон страдает, но сохраняет меланхолическое благодушие и не теряет гордости. В магазинах многого нет.
Ох уж эти приезды в Нью-Йорк! Всё, как прежде. Фотографы, репортёры называют меня Морисом, будто я уехал из Америки на прошлой неделе, а прошло четырнадцать лет! Учитывая, с какой быстротой этот народ взрослых детей увлекается и забывает, кажется невероятным, что меня ещё так хорошо помнят. Испытываем обоюдную весёлую симпатию. То же самое относится к операторам кинохроники, которые нацеливают на меня объективы своих аппаратов. Они принесли мне соломенную шляпу и, несмотря на мои протесты, настаивают, чтобы я её надел: «Морис без соломенной шляпы — это не Морис... Давай. Будь молодцом. Улыбнись, подмигни... Ещё, ещё! Морис, смейся...»
| страница 159 |
Они волнуются, нервничают, а когда снимки сделаны, не попрощавшись, бросают меня, как окурок, и устремляются к новым важным персонам.
Встретился с Шарлем Буайе, которого не видел с 1939 года, то есть восемь лет. Его мучает, что он так давно бросил сцену. В нём есть что-то неуловимое. Весь день я испытывал к нему чувство старшего брата к младшему. Долгая жизнь вне Франции уничтожила в нём массу недостатков, свойственных французам, и оказывается, что, когда этих недостатков совсем нет, они вдруг начинают казаться достоинствами.
На премьере — сливки общества американского и французского. Полный триумф.
На следующий день выступление, на котором присутствуют все критики и театральный мир Нью-Йорка... Огромный успех, любовь и искреннее профессиональное признание. Перед самым выходом на сцену и только тогда (ободрённый вчерашним успехом, я относительно спокойно провёл день) меня охватил страх при мысли о том, что то, что я делаю, — это своего рода вызов, смелость которого может разгневать людей, отрицательно относящихся к попыткам артиста занять более высокое положение.
Сегодня утром вся пресса выражает радость в связи с моим возвращением. Теперь слово за публикой. Могу считать, что получил первую премию, сдав самый страшный экзамен за всю свою жизнь. Иногда у меня возникает вопрос: откуда это постоянное стремление к трудностям? Что это? Попытки преодолеть неуверенность в себе — чувство, которое терзает меня с юных лет?
Провёл день с французским чемпионом по боксу Марселем Серданом, который живёт со своей семьёй в Лонг-Айленде, в скромном домике, где его менеджер следит за ним во время тренировки. Сердан — великолепный боксёр, человек с добрым сердцем, простой и симпатичный. Смеётся детским, безыскусственным смехом. Нас снимали операторы кинохроники; мы бегали, играли в чехарду, боксировали.
В тот же вечер плёнку отправили во Францию и в Европу; здесь, в Америке, эта хроника пойдёт на этой неделе во всех кинотеатрах.
Мне сказали в антракте, что в первом ряду справа сидит Грета Гарбо. Наши взгляды встретились, и я почувствовал волнение. Её прекрасный профиль стал ещё тоньше. Она похудела. Улыбается мне и, по-видимому, слушает с удовольствием. Я пою, а мои глаза говорят ей, как я ценю её.
| страница 160 |
На Бродвее многие считают, что её карьера кончена! Это возмутительно!.. Кончена! Грета Гарбо неповторима. Вчера вечером она казалась грустной, немного подавленной, но как она обаятельна!
Вчера на моём концерте были Денни Кей и его жена. После спектакля он зашёл ко мне в уборную. Он понравился мне. В жизни Денни лучше, чем на экране. Создаётся впечатление, что это умный, мужественный, уверенный в себе, но не самоуверенный человек. Он принадлежит нашей эпохе, но у него крепкие корни. Он должен выстоять, становясь всё мудрее, обязательно должен!
В зале — Эверет Кросби, брат и менеджер знаменитого Бинга Кросби. После спектакля ужинаем вместе. Он рассказывает нам, что, когда в 1930 году Бинг Кросби стал петь по радио и за несколько недель превратился в самого популярного артиста, выступающего у микрофона и записывающего свои песни на пластинки, он — его брат и менеджер — совершенно не знал, как вести дела «звезды» высшего класса, и стал этому учиться. И, должно быть, хорошо этому научился, потому что вот уже пятнадцать лет, как оба они стоят на самом верху международной лестницы и ни разу не попали ни в какую скверную историю; с ними никогда не случалось никакого скандала. Несмотря на то, что талант Бинга Кросби приносит им колоссальные деньги, они сумели подавить ревность и зависть, которые неизбежно сопутствуют такой карьере.
Какое счастье, какая удача для Бинга Кросби, что у него есть такой способный и верный брат.
В Нью-Йорк приехал Чарли Чаплин. Он будет присутствовать на премьере своего нового фильма «Мсьё Верду». Вокруг много разговоров. «Непристойно», — говорят одни; «весело», — говорят другие. Надо посмотреть. Он отказался от своего прежнего персонажа. На фотографиях, появившихся перед премьерой, он элегантно одет по французской моде 1900 года. Его смелость не может не вызывать восхищения.
Только что видел «Мсьё Верду». Появление звукового кино потрясло гениального Чаплина; с тех пор он пытался включить в свою работу слово и голос, оставаясь на том уровне, которого достиг. Пока он не говорил, он был недосягаем, то же, что он делает сейчас, даже для такого великого человека — риск, чреватый последствиями. Я по-прежнему убеждён, что он был единственным артистом мира, который мог бы продолжать показывать публике свои сокровища — фильмы немые, поэтичные и человечные.
| страница 157 | Содержание | страница 161 |