СЦЕНАРИИ ФРАНЦУЗСКОГО КИНО
«Папа, мама, служанка и я» (сценарий).
(Литературная запись Робера Ламурё. Перевод Т. В. Ивановой.)Часть 6. ...Леон меня выдал.
Было около восьми часов. Обед закончился. Мы пообедали раньше обычного по моей просьбе: ещё в четверть восьмого простучал «потолочный телефон» Катрин.
Едва успев проглотить последний кусок, я вышел из-за стола...
— Ты куда-нибудь торопишься? — спросил папа.
— Да, иду к Леону.
— Леону-Алиби... Во всяком случае, не он может послужить для тебя хорошим примером. Как у него обстоят дела с его Алисой?
— Он собирается жениться на ней... Мама, я спущу мусорное ведро по чёрной лестнице.
Через минуту я уже стучался к Катрин.
Почти в то же самое время Леон, поднявшись по парадной лестнице, звонил у нашей двери... Он соскучился с Алисой, мой друг Леон. Ну, и пришёл поболтать со мной.
Папа открыл ему дверь. Я не присутствовал при состоявшемся между ними диалоге, но папа и мама и сам бедняга Леон все уши мне об этом прожужжали, так что я могу восстановить всю сцену.
— Вы пришли к Роберу, дружочек Леон?.. Входите же.
— Спасибо, мосье. Захотелось посмотреть, что он поделывает сегодня вечером...
— Сегодня, к большому сожалению, Робер очень занят... Он пошёл поработать с вами.
— Ах да! Ну, конечно, теперь-то я вспомнил... а то совсем выскочило из головы...
— Да разве всё упомнишь?.. Итак, дружочек мой Леон, мы собираемся жениться?
— Значит, Робер вам уже сказал?
— Как видите.
— И... Что вы об этом думаете?
— Я думаю, дружочек, что вы собираетесь совершить глупость.
— Почему я, мосье?
— А то кто же? Вероятно, ваша Алиса очень мила, но это ещё не значит, что вам надо жениться на ней...
— Мне жениться на Алисе? Ну, уж нет!
— Но ведь Робер говорит...
— Робер вам рассказал, будто я собираюсь жениться на Алисе?! Ну, знаете ли...
— Ты слышишь, моя милая? Твой сын смеётся над нами и над своим другом. Это настоящий негодник.
— Ну нет, мосье, как можно так говорить? У Робера столько достоинств. Он работает как проклятый.
— Не смешите меня! Это он-то работает? Он?..
— Но... Разве он не нашёл целых три урока, с тех пор как не работает у своего адвоката?!
— Как? Что вы такое говорите? Не работает у адвоката?.. Ущипни меня, дорогая... скажи, что всё это не снится мне...
Вот и всё! Сами видите, что натворил семнадцатого марта вечером мой друг Леон...
Как нарочно, этой ночью я вернулся особенно поздно. Я водил Катрин в кино. Ночь была так хороша, что, возвращаясь, мы долго бродили по улицам. А расстаться было необыкновенно трудно — вот мы и прощались без конца... Короче, было уже около двух часов, когда я, с ботинками в руках, тихонечко, миллиметр за миллиметром, открыл входную дверь с чёрного хода и в одних носках, воровски направился к своей комнате...
— Робер! — раздался громовой голос отца. Наконец-то ты! И ещё с чёрного хода!
Послышался умоляющий мамин голос:
— Фернан! Прошу тебя, успокойся!
Не раздеваясь, я едва успел проскользнуть под одеяло и натянуть его до подбородка...
В коридоре послышались торопливые шаги, и папа вторгся в мою комнату. Он зажёг электричество, подошёл вплотную к кровати и сдёрнул с меня одеяло...
В кое-как накинутом халате, со спадающими пижамными штанами, собиравшимися гармошкой над его шлёпанцами, он имел какой-то совершенно дикий вид. Гневно сверкая глазами, он мстительно протянул ко мне указующий перст.
Как человек, которого внезапно разбудили, с невинным видом я приоткрыл один глаз.
— В чём дело? — спросил я.
Папа воздел руки к потолку.
— Он ещё спрашивает в чём дело?
Мой вопрос переполнил меру его терпения, и он окончательно вышел из себя. Резко повернувшись, широко шагая, папа устремился прочь, на что-то наткнулся в коридоре, резко вскрикнул... Нижний жилец застучал в потолок... На эту ночь занавес опустился...
Позднее мама объяснила мне, что папа ждал меня целый вечер, расхаживая по квартире, как лев в клетке.
— Ты простудишься, — урезонивала она его.
— Разве подобные соображения могут меня остановить, когда на карту поставлена мораль моего сына... Я ставлю на своё место Демосфена.
— Ну а с меня достаточно. Я буду спать.
— И ты способна уснуть? Прочитай же вечернюю газету, несчастная!.. Смотри, на первой странице...
— Ты мне уже четыре раза читал...
— Первая страница: «Убийства... Сын приличных родителей напал на инкассатора»... Теперь смотри на третьей странице: «Молодой человек двадцати пяти лет, сын профессора»... Ты слышишь? Сын профессора... «Похитители машин»... Ничего себе! Хороша современная молодёжь!..
Наступило утро, никто друг с другом не разговаривал. Дожидаясь меня и полночи расхаживая в наспех накинутом халате, папа простудился. И поэтому и потому, что чересчур много кричал, он лишился голоса. Он больше не разговаривал со мной, но подсовывал под дверь записки...
«Понимаешь ли ты, что жизнь — вещь серьёзная?» — писал мне папа.
Я наскоро нацарапал ответ, приложив бумагу к спинке кровати, и отправил свою почту таким же путём.
«Нет. Ведь я не умён».
И вот я слышал его протестующий, простуженный голос:
— Не умён, мой сын!.. Я начинаю сомневаться — мой ли это сын...
— Ну, конечно, твой! — вступила мама. — Только...
Папа неистовствовал:
— Что «только»?.. Мой это сын или не мой?
Новая записка: «Что ты собираешься делать?»
Мой ответ, написанный три раза подчёркнутыми заглавными буквами, гласил: «СПАТЬ!!!»
— Он хочет спать! — стонал папа простуженным голосом.
После завтрака на столе появились двенадцать папиных счётных коробок. Папа достал тринадцатую, вынул оттуда противогриппозную облатку, проглотил её и начал:
— Возьму из «Непредвиденного» — это как раз подходит, «Удовольствия» — какое уж тут удовольствие?! «Отпуск» — ну, что же, тем хуже для здоровья... «Дача» — не иметь нам её никогда... Я делаю последнее усилие: ты ведь — лиценциат прав, запишись в Коллегию адвокатов и обоснуйся здесь. Посмотрим, годишься ли ты хоть на что-нибудь.
Он величественно поднялся, надел пальто, взял портфель и ушёл на работу, тяжело опустив плечи. Он даже не поцеловал маму.
Я склонил голову над ещё полной тарелкой. Мне не хотелось есть. И гордиться мне было нечем.
Мама положила руку мне на голову:
— Ты будешь великим адвокатом, Робер. Ты легко говоришь, у тебя есть шарм и актёрское дарование, ты в меня. Но надо и отца понять...
Она подвела меня к окну.
— Посмотри на него, — прошептала она. — Со спины он совсем молодой человек!
Папа только что вышел из подъезда. Он спускался по улице, направляясь к своей автобусной остановке.
Дойдя до угла улицы Жирардон, он оглянулся, поднял голову и приветственно помахал рукой в направлении нашего окна...
— Видишь, — сказала мама, — уже двадцать лет твой отец останавливается на этом углу, чтобы помахать мне... Я встретила его в 1920 году, в Шатору. Наша армия победила. Он был ранен. Я его полюбила с первого взгляда...
Я слушал её, затаив дыхание. Мама продолжала без акцентировки, как бы грезя наяву:
— Потом мы поехали в Париж. О, это было великолепно... Мы поднимались на Триумфальную арку, на Собор Парижской богоматери, на башню святого Иакова, на Эйфелеву башню... Я так и вижу нас на Эйфелевой башне. Весь Париж расстилался у нас под ногами. Вдали солнце золотило окна. Можно было подумать, что всюду рассыпано настоящее золото... Мы поцеловались. Он предложил мне вселенную, твой отец... В министерстве у него был приятель по армии. Он надеялся получить хорошее место в лицее, но ведь ты знаешь, каков он, он не умеет интриговать... И вот теперь — двенадцать коробок... Он спрашивает, куда деваются деньги... Крупная слеза повисла у мамы на носу. Она украдкой смахнула её, делая вид, что сморкается. Даже попробовала засмеяться...
— Ну, не глупо ли! Зачем я всё это тебе рассказываю?!
Я-то понял зачем. Благодаря Катрин я уже знал, что такое любовь... Но в это утро, восемнадцатого марта, стоя у окна, я познал, что такое нежность.
| Часть 5 | Содержание | Часть 7 |