«Жерар Депардьё. Такие дела...» (2015)
(Автобиография)Глава 14. Париж!
(Перевод Нины Хотинской, 2014)Человека, который вытащил меня из Шатору, через несколько месяцев после того, как тот, другой, вытащил меня из меня, звали Мишель Пилорже. Я встретил его тремя годами раньше на вокзале. Вокзал — место, где проворачиваются все делишки, и я провожу там большую часть времени. Я часто встречаю там типа, откликающегося на имя Мориль, чей промысел — обирать мертвецов. Он отслеживает все похороны буржуазных семей в Шатору и следующей ночью, пока не положили плиту, идёт на кладбище, откапывает гроб, снимает крышку и забирает всё, что оставили на покойнике ценного: кольца, броши, туфли... Он намного старше меня и просит при случае ему помочь. И я помогаю, а как же, иду с ним на кладбище, мы вместе откапываем гроб, он ищет, чем поживиться, а я тем временем выкуриваю сигаретку, и он доволен. Я в его дела не лезу. В общем, это я всё к тому, что именно на вокзале я встретил Мишеля Пилорже, который, по всей вероятности, возвращался из Парижа. Я так завидовал людям, которые, как он, знали, что их кто-то ждёт, что иногда покупал перронный билет, чтобы смешаться с пассажирами, выходящими из поезда, которым улыбались встречающие.
Мишель — сын врача, он на три года старше меня, то ли в первом классе лицея, то ли в выпускном, ему семнадцать лет, мне четырнадцать, и он хочет играть в театре. Театр? Я даже не знал, что это такое, наверно, и слово-то услышал впервые. Но я уже открыл для себя кино и заговорил с ним о Берте Ланкастере. Мы подружились, и иногда он приглашал меня выпить в «Фазане».
Очевидно, под его влиянием, чтобы понять, о чём он толкует, я тайком пробрался в театр Шатору, где играли «Дон Жуана» Мольера. Я вошёл через костюмерную, видел, как актёры одевались, а представление смотрел, притаившись за сценой. То, что я понял из пьесы, меня не вдохновило, но я был заворожён речью, музыкой слов... Это было так удивительно, что я купил книгу и с удовольствием декламировал в одиночестве куски из пьесы. Понимал я с пятого на десятое, но отчётливо слышал музыку и помню, как она ласкала слух и трогала душу. Мне никогда не говорили, что из слов может родиться музыка, и это открытие серьёзно меня озадачило.
В одно лето Мишель поехал со мной на Лазурный Берег, где я уже не в первый раз работал на пляже, и мы нанялись вместе, на этот раз в Каннах. Когда мы вернулись, он помог мне и в моих сделках с американцами. Мишель — мой первый настоящий друг, первый, на кого я могу положиться и кому слепо доверяю.
Это и объясняет роль, которую он сыграл в моем отъезде из Шатору. В конце лета 1965-го я снова встретил его у вокзала, случайно. Шикарный синий костюм, галстучек, чемодан... «Далеко собрался, Мишель?» — «Еду в Париж учиться в театральном... Ты же помнишь, мы столько об этом говорили» — «Чёрт! Я и не знал... Так ты правда уезжаешь?»» — «Да не дуйся ты, я ещё вернусь... А слушай, мне пришло в голову, почему бы тебе не поехать со мной? Я буду жить у брата, мы вполне можем и тебя приютить». Я молчу, перевариваю. Я даже не уверен, что правильно понял — поехать с ним, приютить меня, Париж, его брат... А ему уже пора на поезд, только я его и видел.
Мне стало нечем дышать в Шатору. Жандармы и полиция не спускают с меня глаз, проворачивать дела с американцами теперь слишком рискованно, а я не намерен всю жизнь проторчать в типографии, где зарабатываю гроши. Сказанное Мишелем укладывается мало-помалу в моей дурной голове, я медленно собираю пазл: уехать в Париж, жить у него, покинуть этот город, где я видел одно только дерьмо, если не считать белокурого ангела за оградой и семьи Броссар... Всё это вдруг представляется мне неплохим выходом, я ведь вообще спец по запасным выходам, и не только в кинотеатрах... И однажды утром решение принято: сунув в сумку три рубашки и две пары джинсов, я обнял Деде, ещё не протрезвевшего, и Лилетту — она уронила слезу — и вскочил в первый же поезд на Париж, не имея даже денег на билет.
Мишель с братом жили в квартире на улице Гласьер, в XIII округе. Как расцвёл в улыбке Мишель, когда, открыв дверь, увидел за ней меня! Я уверен, по крайней мере, в одном: здесь — пока, во всяком случае, — мне хотят только добра. У меня нет больше прошлого, мне шестнадцать лет, я новый человек.
| Мои руки скульптора | Содержание | Косноязычный, как Деде |