«Жерар Депардьё. Такие дела...» (2015)
(Автобиография)Глава 29. Дантон.
(Перевод Нины Хотинской, 2014)Дантон умер, потому что, потеряв голос, проиграл свой процесс. У него не было адвоката, он в одиночку защищал свою голову и головы своих друзей, но вдруг, в какой-то момент, его перестали слышать. Как жить дальше, когда у тебя нет больше голоса? Я-то знаю, сколь весома речь, я, потерявший её в двенадцать лет и вновь обретший лишь в двадцать. Я почти ничего не знал о Дантоне, когда Вайда предложил мне роль, но он-то уже понял, как мы похожи, оба из одного теста, крестьяне, горланы: он был колоссом, прошедшим, не дрогнув, по своей натянутой нити, потому что верил в свою счастливую звезду, а я — его младшим братом, родившимся два столетия спустя.
Я попросил Жан-Клода Карьера, сценариста, рассказать мне о нём, потому что написано о Дантоне мало. И Жан-Клод рассказал следующую историю, сразу позволившую мне ощутить наполненность образа:
«Дантон — адвокат, ему тридцать один год, он женат на семнадцатилетней девушке. Однажды он уехал в Бельгию выступать в суде. Вернувшись через несколько недель, он спросил, где его жена. «На кладбище», — отвечали ему. Она умерла, покуда его не было. Тогда Дантон отправился на кладбище, откопал свою молодую жену и на руках принёс её домой. Там он уложил её на кровать и уснул рядом с ней».
Дантон стал великим революционером, очевидно, потому что был способен на такие акты любви, на такие безумные, совершенно иррациональные, но высокие чувства. Я сразу полюбил этого человека, потому что узнал в нём себя. Идёт революция, всё кипит, всё может случиться, и единственное, в чём можно быть уверенным, — что смерть может призвать тебя с минуты на минуту. Никто не знает, будет ли ещё жив завтра. Сюрпризы жизни, новизна. Вот он, мой глубинный порыв: не знать, что будет, что я сделаю или скажу, просто идти за неведомым с этим аппетитом к жизни, который ежечасно окрыляет меня. А значит, да, я могу быть Дантоном.
Фильм удался, потому что во всех актёрах чувствуется дыхание революции — Робеспьер, Камилл Демулен, Сен-Жюст, Фукье-Тенвиль, Дантон и т.д., — эта горячка, это исступление, свойственные всем крупным потрясениям истории, потому что в такие времена люди не спят, у них нет больше никаких ориентиров, и в конечном счёте лучшие страницы написаны сомнамбулами, людьми, пьяными от усталости и не знающими даже, на каком они свете.
Вайде повезло — повезло нам всем — в том, что история сегодняшняя пошла нам навстречу, ввергнув нас в то же безумие. Съёмки в Польше были в разгаре, когда Ярузельский объявил военное положение и посадил в тюрьму всех лидеров «Солидарности». Пришлось сматывать удочки и, прихватив всю польскую команду, перебираться во Францию. Все робеспьеровцы были поляками, все друзья Дантона — французами. Так революция с её горячкой и драмой вошла в фильм помимо нашей воли, и то, что представлялось нам на тот момент катастрофой, оказалось в конечном счёте подарком небес.
Я помню, как снимали знаменитую встречу Робеспьера с Дантоном, которая решит участь Дантона. Робеспьер сам приходит к нему ночью, чтобы попытаться вернуть Дантона к своим идеям и тем самым помочь ему избежать эшафота. Извечные речи Робеспьера Дантону глубоко скучны, он этого не скрывает, и на протяжении всего разговора я только пью и дремлю. Мне и не пришлось особо себя насиловать, потому что Войцех Пшоняк, игравший Робеспьера, обращался ко мне по-польски, и я не понимал ни слова, а чтобы притвориться спящим, думал о Мохаммеде Али, с которым познакомился чуть раньше в Соединённых Штатах. Мохаммед мог заснуть на пару секунд за рулём своего «Роллса», я слышал его храп, а в следующее мгновение: «О чём бишь ты говорил мне, Жерар, что-то я потерял нить...» Я думал о Мохаммеде и клевал носом на его манер под ледяным взглядом Пшоняка-Робеспьера.
За десять минут до того я не знал, как сыграю эту сцену, но я её сыграл. Это во мне, нет никакой нужды вспоминать, чему я когда-то учился. Руководить актёрами — всё равно что ловить ветер. Чаще всего ты играешь сцену на свой лад и слышишь режиссёра: «Ты должен был сделать то-то и то-то, Жерар». «Я это и сделал, дурень. Ты так говоришь, потому что сам это видел, и тебя проняло. Ты думаешь, что я не нарочно, вот и просишь переиграть то, что я сыграл у тебя перед носом». — «Да, да, ладно, тогда ничего не меняй». — «Нет, я всё изменю, потому что не могу знать заранее, что попрёт из меня в новом дубле. Если я должен повторить то, что сейчас сыграл, мне это неинтересно, я ухожу».
| Душа нараспашку | Содержание | Воскресший из мёртвых |