Жан Марэ: О моей жизни (1994)
Глава 1. (страницы 12-17)
(Перевод Натэллы Тодрия)| страница 12 |
В Монтаржи Жан Кокто писал пьесу «Несносные родители». Нас навестил Макс Жакоб. Он составил мой гороскоп. «Вы — Лорензаччо. Остерегайтесь стать убийцей», — написал он и подчеркнул это два раза синим карандашом.
В ту пору я думал, что он имеет в виду моё сценическое амплуа. Позднее мне стало очевидно, как он был прозорлив, разгадав меня. Я действительно был Лорензаччо, и синий карандаш спас меня от убийства.
Но в тот момент, когда поэт открыл мне «Лорензаччо», я лишь недавно стал им. Однако с отрочества, видимо, бессознательно готовился к этому. Неудержимая сила, которую я относил за счёт кокетства, влекла меня. Потребность нравиться заставляла прятать свои недостатки и обуздывала непосредственные побуждения. Как я достиг этого? Мне трудно сегодня объяснить. Я так прикрыл «монстра» чужими достоинствами, которые беззастенчиво присваивал направо и налево, что казалось, он заснул, а иногда — даже умер. Я смотрел в его глаза, которые были моими собственными глазами.
Примечания:
Кокто Жан (1889 — 1963) — «человек-оркестр», как его называют во Франции: поэт, прозаик, драматург, сценарист, критик, режиссёр театра и кино, художник. Член французской Академии.
Жакоб Макс (1876 — 1944) — французский прозаик, поэт и художник.
Лорензаччо герой одноимённой драмы французского поэта, прозаика и драматурга А. де Мюссе (1810 — 1857).
| страница 13 |
Несколько лет тому назад «Эдисьон де Пари» предложило мне написать воспоминания. Я возразил, что ещё слишком молод для этого, к тому же не умею писать. Если книга «Вся правда обо мне» была тем не менее написана и опубликована под именем Жана Марэ, необходимо прочесть, что написано на задней стороне обложки:
«Я помог Жану Марэ привести в порядок и придать форму только трети собранных в книге признаний. Следовательно, сделал слишком мало, чтобы моё имя могло стоять рядом с его именем на титульном листе. Я полюбил и восхищаюсь Жаном Марэ ещё больше, чем прежде; восхищаюсь его чистотой, его усердием, тем, что для него делать добро важнее, чем нравиться... Одна уважаемая газета иронизировала над моей работой, ответив таким образом на несколько критических замечаний, адресованных мною в ❝Комба❞ известному христианскому писателю, который поддерживает эту газету. Я не вижу, какое отношение это имеет к моей работе с Жаном Марэ. Но поскольку они это сделали, я спрашиваю, чьё сердце ближе к Богу, Жана Марэ или этого великого человека?»
Эти строки подписаны Морисом Клавелем, которого я люблю и которым восхищаюсь.
Фальсификация, ложь начались задолго до моего рождения.
Моя бабушка Луиза Шнелль, родом из Эльзаса, имела множество братьев и сестёр. Из сестёр я знал только Эжени, Мадлен и Жозефину.
Луиза вышла замуж за Модеста Вассора, переехала в Париж и родила троих детей: Альбера, Мадлен и Мари-Алин.
Модест был игроком. Деньги улетучивались.
Жозефина вышла замуж за Анри Безона. Обаятельный, работящий, честный, он скоро стал директором страховой компании, в которой служил. Они не имели детей. Жозефина и Анри взяли к себе Мари-Алин, младшую из детей Луизы. Из Мари-Алин она превратилась в Анриетт, а вскоре из мадемуазель Вассор в мадемуазель Безон.
Примечания:
Клавель Морис (1920 — 1979) — французский драматург и театральный деятель.
| страница 14 |
Так называемая Анриетт Безон вышла замуж за Альфреда Вилен-Марэ, который именовал себя просто Альфредом Марэ. Он был студентом-ветеринаром. Анриетт воспитывалась в монастыре и хотела стать монахиней. Но Анри Безон заставил её выйти замуж. Вскоре он умер от диабета. Альфред увёз Анриетт в Шербур, где и обосновался. Тётя Жозефина последовала за ними. У Анриетт было трое детей: Анри, родившийся в 1909 году, Мадлен в 1911 и я, Жан, 11 декабря 1913 гола.
Мать не пожелала меня увидеть. Моя сестра Мадлен умерла за несколько дней до моего рождения, и мать мечтала о дочери. Я обманул её надежды.
Бабушка Луиза покинула мужа, чтобы соединиться со своей дочерью и сестрой.
У меня сохранилось мало воспоминаний о Шербуре. Помню большой, слегка унылый дом, стены, оклеенные обоями под кордовскую кожу, кузницу... Действительно, к нашему дому прилегал дом кузнеца, во дворе которого играли мы с братом. Я до сих пор слышу запах горелых копыт. В памяти остались лошадь-качалка, детский автомобиль, подарок моего мнимого крестного Эжена (на самом деле крестным был брат Анри).
Перед домом — площадь Иветт, казавшаяся мне огромной (для нас она была запретной), гора дю Руль, небольшой серый холм, который моё воображение наделяло всевозможными тайнами. Помню осколки бутылок на убогом пляже, мой тёмно-синий бархатный костюмчик с воротником из ирландских кружев и весь ритуал, сопровождавший наши выходы: щипцы, опалённые волосы, обожжённые уши, стек, который я ронял каждые два метра... А как можно забыть наставления матери, когда она водила меня в кино на фильмы с Перл Уайт?
| страница 15 |
Из всего этого, без сомнения, и родилось моё призвание. Я был влюблён в белокурую Перл Уайт. Мечтал стать, как и она, актёром. Своих многочисленных кукол я называл Перл Уайт, вместе с оловянными солдатиками они служили мне партнёрами, когда я разыгрывал в детской «Тайны Нью-Йорка».
Для шербурцев моя мать была «парижанкой». Её слегка подкрашенное лицо шокировало их. Её платья, сшитые по последней моде, высокие каблуки, духи и даже морские купания её детей скандализировали. Сам я, конечно, всего не помню, но мать рассказывала об этом нам с братом.
Между 1914 и 1918 годами я переболел всеми детскими болезнями: коклюшем, корью, скарлатиной, нарывом в ушах, бронхитом и, наконец, гриппом, который называли испанкой, чтобы не произносить слово чума и не вызывать панику у населения. Врачи считали меня безнадёжным: прикладывали к губам зеркало, проверяя, дышу ли я ещё. Мать настаивала, чтобы мне впрыснули какое-то лекарство. «Это его убьёт», — сказал врач. «Раз он всё равно должен умереть, я сама сделаю ему укол». Она потребовала рецепт, взяв на себя ответственность за мою жизнь, и сделала укол. Температура с 41 градуса упала до 36. «Я убила его», — решила мать, разрыдавшись. «Вы его спасли», — возразил врач.
Я говорю об этом, чтобы объяснить характер моей матери, страстно любившей своих детей.
Она рассказала мне о страшной поездке из Шербура в Гавр, куда она везла меня больного, с нарывами в ушах, чтобы показать специалисту. Шла война, и раздобыть машину значило совершить невозможное.
Примечания:
Уайт Перл (1889 — 1938) — американская киноактриса.
| страница 16 |
Моя мать была одновременно строгой и справедливой, нежной и суровой, жизнерадостной и серьёзной. Она была элегантной и красивой. Ещё красивее, чем Перл Уайт. Что же касается отца, я мало его знал, потому что в 1914 году он ушёл на войну. Когда он вернулся, мне было пять лет. Я сидел верхом на сенбернаре, и как рассказывала мать: «Когда отец захотел снять тебя, ты сказал: ❝Почему этот идиот пристаёт ко мне, кто он такой?❞ Он дал тебе пощёчину. Тогда я решила уйти, забрав тебя и Анри. Я увезла с собой мою тётю и твою бабушку».
Матери захотелось придать разрыву блеск. В день отъезда она осветила и иллюминировала весь дом. Для меня драма обернулась праздничным спектаклем. Феерия продолжалась и в салон-вагоне, увозящем нас в Париж.
Друг моей матери, мой мнимый дядя и крёстный, Эжен был комиссаром на морском вокзале в Шербуре. Он ведал поездками президента. Не заплатив ни копейки, моя мать, бабушка, её сестра — тётя Жозефина, брат и я ехали так, как сейчас разъезжают лишь президенты Франции.
Путешествие завершилось для меня у консьержки мадам Бульмье. Она была подругой Берты Колло, а Берта Колло — подругой моей матери, подругой и козлом отпущения. Мама, бабушка и тётя Жозефина временно поселились в отеле. Нас с братом доверили заботам Берты, но так как у неё не хватило места для двоих, она поместила меня к своей подруге консьержке. Я пробыл там достаточно долго, чтобы подружиться с ней, с собакой Гаменом и влюбиться в её дочь Фернанду, старше меня на девять лет. Был ещё и Робер, ровесник Фернанды; к его сватовству относились куда серьёзнее, чем к моему, и это приводило меня в ярость. «Ничего не поделаешь, — утешал я себя, — тогда женюсь на маме».
| страница 17 |
Мать навещала меня. Добрые люди встречали её с такой теплотой и почтением, какие крестьяне-монархисты оказывали Марии-Антуанетте во время её бегства в Вандею. Моё восхищение и любовь к матери росли с каждым днём. К ним примешивались гордость и тщеславие: мне казалось, что нет никого прекраснее, удивительнее этого ослепительного благоухающего существа. Мне нравилось забираться к ней на руки и целовать её белую шею; запах её кожи, смешанный с запахом пудры, восхищал меня. Я любил обнимать подол её платья, откуда выглядывали маленькие ножки в остроконечных туфельках того же цвета, что и платье.
Когда она уходила, всё мрачнело вокруг. Даже Фернанда не могла заставить меня улыбнуться.
Наконец мать приехала, чтобы забрать меня с собой. Я расставался с Фернандой, мадам Бульмье, Бертой и её сыном Робером, заливаясь слезами. Но я уезжал с мамой, держа маму за руку, в такси! Мои слёзы быстро высохли. Мы поедем на поезде. Настоящее приключение!
| страница 11 | Содержание | страница 18 |