Жан Марэ: О моей жизни (1994)

Глава 5. (страницы 52-56)

(Перевод Натэллы Тодрия)

страница 52

В конце года, как обещала Розали, меня забрали из Сен-Никола, Я ни за что не осмелился бы признаться, что передумал и хотел продолжать учиться. Мне было шестнадцать лет. Настало время зарабатывать на жизнь.

 

«Актёр! Мы обсудим это, когда вернётся твоя мать». Меня определили учеником в радиомастерскую. Потом на завод Патэ в Шату. Я отдавал свой заработок тёте, за исключением сверхурочных, которые шли на мои карманные расходы. Я подрабатывал как кэдди* (* Мальчик, носящий за игроками набор клюшек для гольфа.) на многочисленных окрестных полях для гольфа. Мне казалось унизительным получать чаевые, но мне давали пятнадцать или двадцать франков, и я смирял свою гордыню — порок, который мне ещё не удалось побороть.

Мне не нравилось на заводе. Тётя сказала: «Ты хочешь сниматься в кино, ты рисуешь; я нашла тебе место ученика фотографа в Везине».

Я проявлял, печатал, ретушировал. Мне повезло: мой хозяин писал маслом. Очень плохо; но всё же кое-чему полезному он меня научил.

Мать вернулась из своей поездки. Между нею и братом произошла тяжёлая сцена. Она потребовала, чтобы его ноги больше не было в доме.

Я думал, что для меня теперь всё изменится. Ничего подобного. Матери понравилось, что я учусь фотографии, и она устроила меня к известному парижскому фотографу Анри Манюэлю. Розали не хотела, чтобы я был актёром.

— Посмотрим, будешь ли ты по-прежнему стремиться стать паяцем.

Чтобы попасть к Анри Манюэлю на улицу Фобур-Монмартр, я садился на поезд в Шату, затем шёл пешком от вокзала Сен-Лазар, ежедневно утром и вечером проходя по улице Прованс. Я был влюблён в четырёх девушек, но испытывал лишь платонические чувства. Настала пора познать и другие. По обеим сторонам улицы Прованс стояли девицы: «Идём, дорогой?» Я дал себе слово последовать вечером за первой же, которая заговорит со мной. У меня было неважное зрение, особенно плохо я видел вдаль. Как-то меня отвели к окулисту. Оказалось, что я страдаю близорукостью и астигматизмом. Мне прописали очки. Когда я появился в классе, раздался гомерический смех. С тех пор я никогда больше не надевал их.

страница 53

Кто знает, не был ли этот безудержный хохот знаком судьбы? С очками на носу я стал бы, наверное, совсем другим персонажем.

Стало быть, я плохо видел. «Идёшь, дорогой?» Я иду за ней. Она прихрамывает. Я не смею удрать. Уже в комнате заметил, что она сильно косит. Но было уже поздно.

У Анри Манюэля я сушил фотографии на большом вращающемся с помощью электричества цилиндре. В нём помещалась газовая труба, которая нагревала его. По воскресеньям я приходил первым. Чтобы зажечь газ, надо было влезть по пояс в цилиндр через зубчатое отверстие. Но глупости, вместо того чтобы сначала зажечь газ, а потом уже включить ток, я делал наоборот. Надо было действовать быстро, чтобы вылезти из цилиндра до того, как придёт в движение чугунный брус. Однажды газ не сразу зажёгся, я снова поднёс спичку, а когда хотел вылезти из цилиндра, то оказался зажатым между брусом и железными зубцами. Сейчас мне медленно отрежет голову. Пытка, от которой всегда удавалось спастись Перл Уайт, героине моего детства. Никого, никого ещё нет. Зубцы начинают пилить шею. Это невозможно! Не могу же я так глупо погибнуть! Кто-нибудь должен прийти... И действительно, в последнюю минуту пришёл управляющий, бросился к выключателю и остановил машину. Но меня не могли вытащить. Пришлось разбирать цилиндр.

Говорят, что мне везёт. Может быть, именно с этого дня я сам поверил в свою удачу? В связи с этим случаем меня вызвали к Анри Манюэлю. Я подружился с его секретарём Андре Ж., который был старше меня на десять лет. Он писал, пел, пробовал себя в музыке, живописи и в театре, много читал. Ему я обязан тем, что открыл для себя Пруста, Жида, Колетт, Селина, Оскара Уайльда, Жана Кокто. Каждый день мы проводили вместе свои два часа перерыва. Завтракали всегда в одном и том же ресторане, потом бродили по Парижу, где я, благодаря ему, так много увидел и узнал! Разумеется, я признался ему в своей страсти к театру и кино. Он посоветовал мне подготовиться к прослушиванию в Консерватории Мобель, которой руководил Дориваль, и порекомендовал несколько классических ролей. Я выбрал «Чаттертона» Альфреда де Виньи. Этот герой восхищал меня. Мне было восемнадцать лет и казалось, что театр ждёт меня. Так как у меня не было партнёра, я приготовил длинный монолог.

страница 54

На прослушивании меня понесло, и я потерял над собой контроль. Я вообразил себя Чаттертоном. Упивался страданием, рыдал, как делал это мальчиком перед своей печкой, и мне казалось, что я играю прекрасно. «Ты играл, как бог», — сказал я себе, закончив монолог. Очнулся я от самогипноза в полной тишине. «Он не знает, что и сказать, так поразительно провёл я сцену».

Голос Дориваля окончательно вывел меня из оцепенения:

— Вам нужно лечиться, мой дружок: вы настоящий истерик.

Раздался взрыв смеха. Я спустился с небес на землю.

Ноги моей больше не было на этих курсах. Тем не менее этот человек одной фразой открыл для меня путь к совершенствованию, и я всегда буду ему благодарен за это.

После прослушивания я заболел тяжёлой и неизлечимой болезнью: любовью к театру. Вскоре я понял, что искусство актёра заключается вовсе не в том, чтобы приводить себя в гипнотическое состояние и, подобно мазохисту, упиваться муками персонажа. Я понял, что надо умело пользоваться своими чувствами и знать, как управлять ими.

страница 55

На другой день за завтраком я рассказал Андре Ж. о своём провале. Чтобы утешить меня, он описал, как прошло одно из его прослушиваний. Андре написал Шарлю Дюллену отчаянное письмо, в котором говорил о самоубийстве. Он просил Дюллена дать ему возможность в последний раз попытать счастье. Его вызвали. Андре был неприметным, бесцветным юношей, страдающим от преждевременной лысины и равнодушия матери, которую обожал. Довольно худой, с лицом и не уродливым и не красивым, но с прекрасными, добрыми зелёными глазами, длинными ресницами, тёмными, слишком густыми бровями, которые он слегка выщипывал. К тому же у него была чуть танцующая походка, жесты мягкие, как и взгляд, и хорошая улыбка. Чтобы побороть робость, он решил перед прослушиванием что-нибудь выпить. Выпил коньяк, а у него не было привычки пить. Когда он пришёл за кулисы театра Ателье, Дюллен искал среди пришедших на показ кого-нибудь, кто мог бы подыграть Альцесту из «Мизантропа». Но женщин среди них не было.

— Не согласится ли кто-нибудь из вас прочесть реплики Селимены?

Молчание. Никто не рискнул, боясь показаться смешным в присутствии мэтра.

— Я, — сказал Андре, — я согласен.

Коньяк сделал своё дело, и перед ошеломлённой аудиторией бушевала, словно сорвавшись с цепи, Селимена в брюках.

— Как вас зовут? — спросил Дюллен по окончании сцены.

— Андре Ж.

— Как? Так это вы писали мне?

страница 56

Андре не покончил собой. Он отказался от театра и стал секретарём Анри Манюэля.

В мои обязанности у фотографа входило делать покупки. Для этого я пользовался автобусом или метро. Мне так нравился автобус с открытой платформой, что я поклялся ездить на нём, даже если когда-нибудь разбогатею. Однажды, войдя в автобус, я протянул деньги кондуктору: «До Мадлен». — «Вы ошиблись, туда идёт ❝Е❞».

За несколько секунд, что я находился на платформе, я заметил молодого человека, поразившего меня багровым цветом лица.

Это произошло на улице Ришелье-Друо. Я решил пешком дойти до Мадлен. Плохо ориентируясь в Париже, я спросил дорогу у прохожего. Им оказался краснокожий из автобуса. «Я вас провожу», — ответил он. Мне случалось, идя к «Прентан» у вокзала Сен-Лазар, оказаться на площади Республики. Я согласился.

Его звали Эдуард. «Как героя ❝Фальшивомонетчика❞», — заметил я. — «Вы читали его?» — «Один друг посоветовал мне прочесть эту книгу. Она так взволновала меня, что я решил прочесть всего Андре Жида». Я показал ему книгу, которую держал в руках. «Мне хотелось бы сыграть Лафкадио». — «Вы актёр?» — «Нет, но хотел бы стать им». — «Я могу дать вам книги Жида. Когда можно принести их вам?»

На следующий день я рассказал об этой встрече Андре Ж. Мне показалось, что он огорчился. Любопытно, но только сейчас я заметил, что у него те же инициалы, что и у Жида. В наших дружеских отношениях не было равенства. Ради меня он был готов на всё, чего нельзя сказать обо мне. Я, как и он, всё рассказывал ему, но он к тому же меня учил, направлял. Взамен я причинял ему одни огорчения. Наше общение ограничивалось двумя часами в день. Он страдал от этого. Я же уходил к Розали и был счастлив только с ней.

страница 51

Содержание

страница 57

ФРАНЦУЗСКОЕ КИНО ПРОШЛЫХ ЛЕТ