Жан Марэ: О моей жизни (1994)

Глава 17. (страницы 233-237)

(Перевод Натэллы Тодрия)

страница 233

Жан не мог работать на улице Монпансье. Слишком много телефонных звонков, слишком много людей приходят к нему и ко мне. Он мечтает о доме. Поль находит дом в Милли-ла-Форе.

Мы все трое сразу влюбились в него. Его стиль, подъезд, непритязательные башенки, водяные рвы, садик; он похож на дом священника и находится в двух шагах от леса Фонтенбло.

Ни я, ни Жан не имели достаточно денег, но сложившись и взяв в долг, мы смогли купить дом. Таким же образом мы сумели отделать его. Жан занял второй этаж, я третий, первый был общим. Жан мог писать и рисовать; я — работать над ролями и писать маслом; Мулук гулять.

Снимаются «Несносные родители». Жан говорит, что театральное представление исчезает без следа, а ему хочется навсегда запечатлеть наш спектакль. Он оставляет пьесу неизменной, во всей её внутренней сложности. Его гений создаёт произведение такое же неповторимое, как и его «Кровь поэта», потому что он снимает так же, как пишет. Плёнка становится его чернилами.

Он не перестаёт удивлять нас. Вершиной была финальная сцена. Мы с Жозетт Дэ стоим у постели умершей Ивонн де Бре. Крупный план. Камера отъезжает, постепенно захватывая Габриэлль Дорзиа и Марселя Андре, потом всю комнату и, наконец, всю квартиру, на фоне которой появляется слово «Конец».

Когда отсняли фильм, тут же разобрали декорации. На другой день во время просмотра обнаружилось, что рельсы для тележки с объективом были установлены непрочно. Изображение дрожит. Продюсер, операторы, исполнители, мы все, сражённые, смотрим друг на друга. Нужно восстанавливать декорации, переснимать сцену.

страница 234

— Нет, — говорит Жан. — Ничего не будем переснимать. Я наложу на это изображение текст: «И кибитка продолжает свой путь...»

Это дрожание создавало впечатление, что вся квартира представляла собой как бы большую трясущуюся кибитку. Поэт использовал технический брак и преобразил его в поэму.

Потом мы снимаем «Двуглавого орла». Жан хочет оставить вещественное доказательство мастерства актёров, которых любит.

В конце фильма перед знаменитым падением собрались все «страховщики». В лестнице более тридцати ступенек и все боятся, как бы я не ушибся. Жак говорит:

— Когда упадёшь, не двигайся, прежде чем я не скажу: «Выключайте».

Я падаю. Жан так волнуется, что забывает сказать «выключайте». Я не двигаюсь. Нескончаемая тишина. Все затаили дыхание, и прежде всего я сам, изображая мёртвого. Крик ужаса: «Жан! Ты разбился?» Он думал, что я мёртв. Я встаю... У меня нет ни одного синяка.

 

На улице Монпансье Жан приютил друга, которому хотел помочь. У него так тесно, что я предлагаю поменяться со мной комнатой. Он не хочет ни в чём меня стеснить и отказывается.

Я ищу способ сделать его жизнь более комфортабельной. Если я перееду, он огорчится. Под предлогом, что мне хочется воздуха и солнца (а квартира на улице Монпансье освещается только фонарями Пале-Рояля), я решил поселиться на барже, надеясь, что это будет выглядеть как временный каприз. Нахожу маленький плавучий домик, который ставлю на якорь в высохшем рукаве Сены в Нейи. Таким образом это не похоже на уход из дома.

страница 235

Если бы я нуждался в рекламе, то не мог бы придумать ничего лучшего. Все журналы поместили фотографии моего нового жилища, а его внутреннее убранство, из красного дерева и меди с судовой корабельной мебелью XIX века, воспроизводилось на выставках антикваров.

На берегу я разбил красивый сад. Как-то зимой Коко Шанель попросила пригласить её к завтраку. Как влюблённая в роскошь Коко будет чувствовать себя в моей плавучей кибитке?

Время года не способствовало праздничной атмосфере. Я купил двести срезанных тюльпанов и воткнул их в землю в моем саду. Коко Шанель была восхищена. Когда она уходила, все тюльпаны уже склонились к земле.

— Они отдают вам честь, говоря «до свидания».

Коко понимает и смеётся от всего сердца.

Жан часто приходил на «Ле Номад»* (* Кочевник.). Я тоже бывал на улице Монпансье. Он работал над адаптацией для французской сцены «Трамвая ❝Желание❞» Теннесси Уильямса. Мне очень бы хотелось сыграть в этой пьесе.

— Колетт хочет, чтоб ты сыграл в «Шери».

Мы с Ивонн де Бре, великолепной в роли Леа, уже записывались на радио в «Шери». Передача имела большой успех. Директор театра Мадлен Андре Брюле решил снова поставить пьесу.

— Но, Жан, Колетт всегда считала, что я не подхожу для это роли.

— Из уважения к великому писателю ты должен пойти к ней.

страница 236

Я пошёл. Я имел счастье быть другом Колетт. Она любила Мулука. В её радиопередачах или в книгах, которые перелетали, как листья нашего сада, из её спальни в Пале-Рояле в мою, я всегда находил ласковые слова, — знаки её расположения. Мне было очень неловко отказаться от «Шери». Робко напоминал, что она когда-то не могла вообразить Шери блондином, кроме того, сейчас я слишком стар для этой роли.

Своим чудесным голосом, одновременно нежным и повелительным, она возразила:

— Ведь это я создала Шери и лучше, чем кто бы то ни было, знаю, каков он. Это ты.

Как тут не согласиться?

Приходится оставить мысль о «Трамвае ❝Желание❞».

❝Репетируем «Шери». Обаяние Валентины Тессье, приветливость Андре Брюле, мастерство режиссёра Жана Валля, добросовестность других артистов заставляют меня броситься в работу очертя голову. Я стараюсь походить на идеального Шери.

Огромный успех. Валентина необыкновенно хороша, и критики поют ей дифирамбы. Что же касается меня, признают, что «я расту», как будто пишут о ребёнке. В сущности, это то, чего я хотел. Я горд тем, что в течение десяти лет не перестаю расти. Если так будет продолжаться, чего же я в конце концов достигну?

Больше того, если рост — привилегия детства, значит, я настоящий актёр, потому что актёры принадлежат к племени детей. Как и они, мы постоянно держим экзамен.

В это время, как раз в день гибели Марселя Сёрдана, заболевает Мулук.

У него кашель, скорее похожий на удушье, на хрипы. Я вызываю ветеринара и жду его в ресторане возле театра. Я плачу. Мне стыдно. Поставив локти на стол, прячу глаза. Подбегает мой директор Андре Брюле:

страница 237

— Жанно, ты так горюешь из-за Марселя Сердана?

Мне стыдно вдвойне, и я бормочу:

— Нет. Умирает Мулук.

Надо идти к себе в уборную. Приходит ветеринар. Диагноз: сердечная астма. В течение двух лет я не выхожу без шприца, эфира, ваты. У Мулука обмороки. Где бы мы ни находились, я делал уколы. Однажды в метро упала коробка: шприц, эфир и всё остальное разлетелось в разные стороны. На меня смотрели с осуждением. Наверное решили, что я наркоман.

Я всё реже и реже мог брать Мулука на прогулки. Подумывал о том, чтобы купить детскую коляску и возить его. Но представил себе, как схватятся за это репортёры, и отказался от этой мысли. Мулуку нужен сад; я покупаю землю в Марн-ла-Кокетт. Разрабатывается план дома и немедленно начинается строительство. Мулук умер до того, как дом был закончен.

Утром он просится выйти; ему открывают, и он умирает во дворе. Всё утро я мастерил дубовый ящик, потом ящик из оцинкованного железа, в который поставил дубовый, чтобы не просочилась вода. Я закопал его в землю. Жан должен был прийти завтракать. Вот и он. Он не спрашивает о Мулуке. Я не могу заставить себя произнести: «Мулук умер».

Через неделю Жан опять завтракает у меня. На этот раз он спрашивает о моём друге. Я говорю, что Мулук умер в тот день, когда Жан приходил ко мне в последний раз. Он огорчён, что я ничего не сказал ему тогда.

Я от всех скрываю смерть Мулука. Боюсь, как бы не захотели взять интервью по этому поводу. Что говорить? Кроме того, я не смогу сдержать слёзы. И потом, не будет ли смешно говорить о нём, как о человеке? Как о моём лучшем друге? Нет, неправда. Мой лучший друг — Жан. Несмотря на мою любовь к Мулуку, когда при мне произносили столько раз слышанное, избитое: «А! Собаки! Нет лучших друзей у людей», я всегда возражал: «Есть, у меня есть лучший друг — Жан Кокто».

К тому же я странно устроен. Если бы нужно было для спасения человека, кто бы он ни был, принести в жертву Мулука, я бы, конечно, это сделал. Но возненавидел бы этого человека.

страница 232

Содержание

страница 238

ФРАНЦУЗСКОЕ КИНО ПРОШЛЫХ ЛЕТ