Жан Марэ: О моей жизни (1994)

Глава 18. (страницы 238-241)

(Перевод Натэллы Тодрия)

страница 238

Один молодой человек сказал Жану Кокто: «Это уже не актёры, это сверхъестественные существа, это боги». Кино гипнотизирует зрителей, в их глазах актёры перестают быть простыми смертными.

Как-то на благотворительном базаре, подписывая фотографии, я высморкался. Молодая девушка ошеломлённо воскликнула: «Как, он сморкается?» и упала в обморок.

Вернувшись из Америки, где он сделал блестящую карьеру, Жан-Пьер Омон пришёл к Жану. Он попросил написать для него и его жены, Марии Монтез, сценарий фильма. Жан спросил, не огорчит ли это меня. Я успокоил его. Жан подписал контракт с продюсером Жан-Пьера Дешармом, который дал ему аванс; остальное он получит, когда сдаст сценарий.

Жан-Пьер уехал в Штаты. Жан написал «Орфея» и прочёл его мне. «Орфей» заключал в себе всю мифологию Жана. Это больше чем сценарий, — великое поэтическое произведение. Я сказал ему об этом. И признался: мне так нравится сценарий, что я согласился бы в фильме на роль статиста. К тому же там две роли: Орфей и Эртебиз. Я могу играть Эртебиза.

страница 239

Жан только и мечтал об этом. Он послал сценарий Жан-Пьеру, спросив, не против ли он, чтобы я играл вторую роль. Жан-Пьер ответил, что в первом после его возвращения во Францию фильме ему не хотелось бы сниматься вместе со мной. Жан рассказал мне об этом. Я с грустью смирился с тем, что не приму участия в самом, на мой взгляд, значительном кинематографическом произведении Жана.

Но снова вмешивается моя удача.

Жан относит сценарий к Дешарму, который решил, что над ним надсмехаются, что Жан на скорую руку смастерил какую-то безделицу в надежде получить вторую часть гонорара. Он ничего не понял в сценарии, столь непохожем на все, что он привык читать.

Жан, одержимый своим сюжетом, в отчаянии. Если он не будет осуществлён, это будет для него настоящей драмой. Мы, друзья Жана, видя его отчаяние, пытаемся помочь. Особенно мой импресарио и мой друг мадам Ватье, ставшая и его другом. Она находит только один выход: Жан, объединившись с исполнителями и их представителем, сам станет продюсером. Этим представителем ещё раз будет Польве.

Всё это не делается в один день. Когда мадам Ватье (моя Люлю) добилась своего, Жан-Пьер оказался занят. Мне предложили сыграть Орфея. Я с радостью согласился. Нужен Эртебиз. Я предлагаю Жерара Филипа. Он отказывается. Жан приглашает Франсуа Перье.

В роли Смерти Жан представлял себе сначала Гарбо, потом Марлен Дитрих и, наконец, Марию Казарес.

И в который раз новая группа каждый день поражалась находкам своего режиссёра. Сам того не желая, он перевернул всю технологию кино. Он всё понимает, от него ничего не ускользает. Он конструирует декорации таким образом, что стены дома превращаются в пол, а пол становится стеной.

страница 240

Сначала это вызывает сомнение технического персонала, но на просмотре они бурно выражают свой восторг. Жан без конца изобретает всё новые и новые трюки с зеркалом, в которое мы должны войти, а главное ищет логику нашего сверхъестественного поведения.

В самом начале съёмок умирает Берар, создавший для этого фильма чудеса. Мы никогда больше не увидим его бороду, его шляпу, причудливый костюм, его разноцветную собаку, его пухлые, как у ребёнка, руки, творящие красоту и элегантность. Это невосполнимая утрата для всех, и особенно для Жана.

Разумеется, после выхода фильма Жана, как всегда, объявили кудесником; это избавляло от необходимости разобраться в том, как он достигал успеха.

Жан уехал в Сен-Жан-Кап-Ферра. Оттуда он присылает мне стихотворение:

Рождество 1950*
(* Перевод Е. Мосиной.)

Мой странник, мой Жанно,
Наш рок — соединиться,
Хоть будущее темно
Под солнцем Ниццы.

Врачует боль утрат
Здесь небо как бальзам,
Ведь Доброте ты брат
И Красота — ты сам.

Известный импресарио уговорил меня создать труппу для гастролей «Компани Жан Марэ». Я выбрал семь пьес, составивших шесть спектаклей: «Адская машина», «Священные чудовища», «Несносные родители» Жана Кокто, «Леокадия» Ануя, «Британник» Расина, «За закрытой дверью» Сартра и «Леони» Фейдо. Я не играл только в «Леони» и «Священных чудовищах».

страница 241

Мы гастролировали в Египте и Турции. Жан и мои товарищи воспользовались гастролями, чтобы осмотреть достопримечательности. Работа приковывала меня к театру. Турне прошло великолепно благодаря Жану. Он всюду выступал, и его блеск озарял всю труппу.

Мне предрекали, что у нас не будет успеха в этих странах, так как у нас в труппе не было «pin-up». Но я имел гораздо большее: великих актрис — Габриэлль Дорзиа, Ивонн де Бре, Таню Балашову, Габи Сильвиа. Мы всюду проходили с триумфом.

Жан Кокто до такой степени не знал современной Турции, что перед отплытием спросил Фернана Люмброзо, почему мы едем в Стамбул, а не в Константинополь. Приехав, мы выясняем, что все билеты на наши спектакли, за исключением «Британника», давно распроданы. Оказалось, только что какая-то труппа давала «Британника» в очень плохой постановке с актёрами, не знавшими даже текста. Мне это показалось чудовищным.

Понимая, как я дорожу этим спектаклем, Жан попросил устроить публичную лекцию. Так как мне нравится его слушать, сижу в зрительном зале. Жан поднимается на сцену. Он стоит перед красным занавесом, за которым находится железный. Его забыли поднять. Жан говорит, что публика — это стихия, вызывающая у актёров страх, как море — морскую болезнь.

Рабочие сцены замечают, что железный занавес опущен, и приводят в ход механизм, чтобы поднять его. Этот маневр создаёт воздушную тягу, и красный занавес летит в зрительный зал, цепляясь за Жана Кокто. Будь на его месте любой другой, раздался бы смех. Но он немедленно, как будто так и было задумано, обыгрывает ситуацию: «Сцена — это корабль, несущийся со своими красными и золотыми парусами навстречу стихии, рискуя вызвать бурю».

страница 237

Содержание

страница 242

ФРАНЦУЗСКОЕ КИНО ПРОШЛЫХ ЛЕТ