Жан Ренуар. «Моя жизнь и мои фильмы» (1981)
Глава 20. А искусство ли кино?
(Перевод Льва Токарева)«А искусство ли кино?» — «А какое вам до этого дело?» — отвечу я. Делайте, что хотите: снимайте фильмы или занимайтесь садоводством. Кино и садоводство могут принадлежать к искусству с таким же основанием, как стихотворение Верлена или картина Делакруа. Если ваши фильмы или ваше садоводство хороши, то это означает, что вы занимаетесь садовым искусством или искусством кино, короче, вы — художник. Пирожник, которому удался кремовый торт, тоже художник. Землепашец, правда ещё не снабжённый механизмами, творит произведение искусства, когда проводит свою борозду. Искусство не ремесло, оно — та манера, в которой занимаются любой человеческой деятельностью. Я предлагаю своё определение искусства: искусство — это «делание». Поэтическое искусство — это искусство делать стихи. Искусство любви — это искусство заниматься любовью.
Мой отец никогда не говорил об искусстве. Он терпеть не мог этого слова. Если его дети хотят заниматься живописью, театром или музыкой, то пусть занимаются, но никоим образом не нужно их к этому принуждать. Необходимо, чтобы желание нарисовать картину было таким сильным, что его невозможно было сдержать. О своём обожаемом Моцарте мой отец говорил: «Он писал музыку потому, что не мог противиться потребности сочинять». И прибавлял: «Это захватывало его, как желание помочиться». Он считал, что выбор средства художественного выражения вторичен. Если бы Моцарт не сочинял музыку, то он писал бы стихи или сажал сады.
Влияние отца на меня неоспоримо, но оно проявлялось главным образом в почти незаметных деталях повседневной жизни. Я считаю, что в действительности влияния одного человека на другого не поддаются определению. Они зависят от запаха тела, цвета волос, походки и особенно от того невидимого и неподдающегося анализу «радара», в который я так верю и воздействия которого превосходят всякие научные объяснения.
Несмотря на своё желание не влиять на детей, мой отец сильно влиял на нас посредством картин, которые увешивали стены нашего дома. Бессознательно мы привыкали считать его живопись единственно возможной. Вспоминаю лишь об одном случае, когда как-то в разговоре Ренуар высказал то, что могло сойти за совет мэтра ученику. Он беседовал со своим молодым другом, художником Альбером Андре. «Надо наполнять, — говорил Ренуар. — Хорошие картины, хорошие романы, хорошие оперы разрушают границы, которые очерчивает им сюжет». Альбер Андре заметил, что существуют очень хорошие картины с пустыми частями, особенно у художников начального периода итальянского Возрождения. Ренуар возразил, что принимаемое Альбером Андре за пустоту было в действительности таким же живым, как и те части картины, внешне наполненные действием. Молчание в музыке может быть столь же громким, как избитые звуки десяти военных оркестров. Это правило содержания, заключённого в форму, стало одним из тех редких советов художественного порядка, которые косвенным образом мне давал мой отец. Я удивляюсь, что он удержался в моей голове, забитой тогда «солтатами Империи» и мушкетёрами. Я пытался определить, в чём заключается влияние на меня отца, всю свою жизнь, начиная от периодов, когда я делал всё возможное, чтобы от этого влияния избавиться, и кончая временами, когда я пичкал себя фразами, которые считал принадлежащими ему. В своих кинематографических дебютах я потратил невероятно много усилий, чтобы работать в направлении, противоположном взглядам отца. Удивительным образом именно в произведениях, где, на мой взгляд, я больше всего уходил от эстетики Ренуара, отцовское влияние сказывается наиболее сильно. Я говорю «эстетика», потому что другого слова не нахожу. Мой отец не одобрил бы его. На самом деле следовало бы говорить о философии, которой он придерживался как в жизни, так и в живописи. Он считал, что мир представляет собой целое, состоящее из частей, которые вкладываются одна в другую. Равновесие мира зависит от каждой части.
Эта вера в единство мира выражалась у Ренуара в уважении и любви ко всему живому. Прогуливаясь в поле, он словно исполнял некий странный танец, преследуя одну-единственную цель — не наступать на одуванчики. Он полагал, что, уничтожив муравья, мы, быть может, нарушаем равновесие какой-нибудь великой империи. Именно моя неосознанная вера в ясный разум Ренуара и толкает меня к людям, которых называют «простыми», но кто, вероятно, обладает частичкой вечной мудрости, как, например, Пьер Шампань.
В художественной практике эта вера Ренуара в равновесие мира выражалась в его любви к пропорциям. Он приводил в пример Парфенон, греческий храм, который благодаря совершенным пропорциям стал одним из величайших художественных памятников мира. Наоборот, Триумфальную арку на Елисейских полях, это пузатое чудовище на хрупких ножках, он считал памятником неудачным. Триумфальная арка же на площади Карусель с её здоровыми ногами, поддерживающими крохотный, неинтеллектуальный «лоб», полностью его удовлетворяла.
| Берлин. Другие влияния | Содержание | От немого кино к звуковому |