Жан Ренуар. «Моя жизнь и мои фильмы» (1981)

Глава 39. Вкус к переодеванию.

(Перевод Льва Токарева)

Фильм «Эта земля моя» я снимал вместе с Дадли Николсом в 1943 году для «RKO». Действие его происходит во Франции во время оккупации. Фильм рассказывал о душевных терзаниях школьного учителя, запуганного немцами, но превращающегося в героя, несмотря на своё желание не вмешиваться в борьбу. Роль учителя замечательно играл Чарлз Лаутон.

Мы с Дадли Николсом вынесли важную сцену — встречу немецкого майора и французского учителя — на улицу маленького городка. Оба должны были идти по бетонированному тротуару, причём по отзвукам шагов должна была чувствоваться разница между этими персонажами. К моему большому удивлению, тротуар, по которому должны были идти актёры, оказался покрыт мягким картоном, раскрашенным под бетонное покрытие. Тщетно боролся мой старый друг декоратор Лурье, стремясь получить настоящий бетон; отдел звукозаписи фирмы возражал. Там опасались, что звуки подлинных шагов по твёрдому покрытию плохо наложатся на диалог. Ведь правилом было, чтобы ничто не мешало диалогу. Я пытался объяснить, что контраст между стуком офицерских сапог и шорохом мягких ботинок составляет один из смысловых элементов сцены. Особенно я подчёркивал то обстоятельство, что актёры, чей разговор пойдёт под стук сапог, будут играть иначе, чем если бы они шагали по немой земле. Доводы мои не действовали. Мне возражали, что при озвучивании «положат» звуки шагов, которые можно будет контролировать.

Этот инцидент заставил меня кожей ощутить различие во вкусах французов и американцев. Французы страстно любят всё естественное, американцы обожают искусственное. Разумеется, это различие не абсолютно, потому что каждый великий художник одновременно и реалист и поэт. Американцы дали Фолкнера, французы — Жана Жироду.

Американцы придумали «девушку с обложки», это ирреальное существо. Искусство грима они довели до крайних пределов лживости. Каждый человек — немножко актёр. Мы любим представать перед людьми с самой лучшей стороны. Но у американцев это вполне естественное желание превратилось в своего рода маскировку. Как-то мы с женой, приехав на уик-энд в Палм Спрингс и остановившись в отеле для почтенных буржуа, на мгновение сочли, что не туда попали: нас окружали шерифы и бродяги. Но это вовсю веселились порядочные люди. Казалось, что присутствуешь на съёмках фильма. А мы-то полагали, что едем отдохнуть! В наши дни подобное зрелище перестало быть редкостью в Европе: ведь прогресс не остановишь!

Я уже писал об однообразии американских улиц, хотя внешне строения разнообразны. В архитектуре американский вкус к гриму становится бредовым. Какой-нибудь укреплённый замок, чьи стены поражают толщиной, на самом деле оказывается своего рода коробкой с полыми стенами. Толстый слой штукатурки скрывает просмолённую бумагу и решетчатую перегородку от курятника, которые образуют основные компоненты этих стен. Хорошо ещё, если обитатели этого «исторического дома» не переодеваются в костюмы спутников Жанны д'Арк, чтобы в них вкушать на десерт гамбургский сыр. Поразительное зрелище для европейца — это перевозка дома. «Феодальные» замки или «испанские» дома в буквальном смысле слова распиливаются на куски и перевозятся по улицам к новому месту сборки. Надо сказать, что эти гигантские спичечные коробки хорошо держатся, прибывая по назначению в целости и сохранности. Они без всякого ущерба, только подрагивая, выдерживают землетрясения и легко переносят любые перестройки.

Вкус к переодеваниям предрасполагает американцев к актёрскому ремеслу. Они — прирождённые комедианты. Нет ничего проще руководить толпой статистов-американцев. Играют они не лучше французов, но схватывают всё с какой-то пугающей быстротой. Во Франции статисты и актёры с большим трудом теряют свою индивидуальность. Они стремятся всё понять и вынуждают режиссёра ясно объяснять, чего он хочет, что иногда приносит вред делу, так как вряд ли кто сможет похвастаться, будто точно знает, чего хочет.

Я люблю актёров, считаю их героями и мучениками своей профессии. Занятие актёрским ремеслом не совместимо с нормальной жизнью, особенно для женщин. В доказательство этого утверждения достаточно вспомнить о количестве самоубийц среди актрис. Если они не пользуются успехом, причина их отчаяния очевидна, но оказывается, что больше всего самоубийств среди «звёзд». У них есть всё — слава, деньги, обожание мужчин, — и они более несчастны, чем статисточка, которая даёт уроки. Вероятно, одним из мотивов этого заклания оказывается чувство, что «звезду» уже не признают человеческой личностью, а считают предметом.

У мужчин частым поводом к ипохондрии служит боязнь, что «всё это кончится». Многих мужчин-«звёзд» охватывает панический ужас при мысли, что в один прекрасный день им придётся играть второстепенные роли, после того как их фамилия годами красовалась во главе афиш. Жертва этого падения уже не осмелится пойти к своему парикмахеру. Парикмахер — очень важная персона в американской театральной жизни: его салон представляет собой некое подобие биржи успеха.

Подобная неустойчивость в жизни иногда превращает кинозвёзд в омерзительные существа. Режиссёр трепещет перед ними, его помощники не смеют им слова сказать. Время между съёмками «звезды» проводят лёжа в своих уборных на колёсах, играя в карты или разгадывая кроссворды. Они пальцем не пошевельнут, чтобы помочь главному оператору отрегулировать освещение: вместо них посылают дублёра. Лишь в последний момент, когда на съёмочной площадке отлажено абсолютно всё, режиссёр отваживается умолять «звезду» выйти на съёмку. Зевая и ругаясь на чём свет стоит, великий актёр плетётся к месту съёмок. Чтобы сойти со ступеньки своей артистической, он тяжело опирается на руку режиссёра. Глядя на эту развалину, можно подумать, что он идёт по больничному коридору после операции. Клиффорд Одетс прозвал кинозвёзд инвалидами. Я советую любому начинающему режиссёру некоторое время побыть актёром. Это даст ему возможность понять, что за невыносимым позёрством «звёзд» прячется трагическое волнение. Любая конфронтация с публикой или с техникой на съёмках страшна. Но особенно страшно остаться наедине с объективом, этой чёртовой «чечевицей», которая оценивает вас так же безжалостно, как лишённые человечности глаза. Нет ничего удивительного, что, выйдя из этого испытания, актёр ведёт себя нестерпимо.

«Болотная вода» стала моей первой встречей с американскими актёрами. Началась идиллия, напомнившая мне историю моей любви к французским актёрам. В начале съёмок я сильно привязался к Энн Бэкстэр. Её игра и её личность напоминали мне Жани Марез в «Суке». Никакой связи между этими фильмами не было, но в совершенно иной роли она, казалось, без всякого труда справлялась с положением.

Она одолевала сразу все трудности, нечего и говорить, что я применил репетиции по-итальянски. Эти совместные чтения ролей, внешне бесполезные, и послужили поводом для обвинения меня в медлительности. «Болотная вода» утвердила мою веру в разделение мира по горизонтали: подобно плотникам и ветеринарам, актёры во всех странах одинаковы.

В американских студиях я с радостью вновь встретил те привычки, какие считал привилегией французских студий. Например, пуховку с рисовой пудрой у гримёра. Сцена готова к съёмке, освещение налажено, актёр, которого должны снимать крупным планом, в трансе — режиссёру остаётся только выкрикнуть своё роковое «начали!». И тут гримёр пробирается в священный круг, подходит к актёру и начинает пудрить ему лицо. Пуховка щекочет актёра, он чихает, и всё пропало: он больше не чувствует атмосферы сцены, и, чтобы его снова настроить на съёмку, приходится едва ли не всё начинать сначала. Менее важны были помощницы режиссёров и галстуки. Не знаю, почему почти все помощницы режиссёров обожают поправлять галстуки именно в тот момент, когда актёр должен начать исполнение своей сцены. Эти привычки, которые я ненавижу, создали у меня иллюзию, будто я нахожусь во французской или итальянской студии. Ведь глупость тоже интернациональна. Обычай, который я считаю свойственным только американским студиям, заключался в том, что съёмки прерывались, если у кинозвезды наступала менструация. После того как помощник режиссёра в приличных выражениях распространял эту новость, все останавливалось. Не знаю, отдают ли до сих пор эту дань законам природы. Ведь я работал в «Фокс» тридцать лет назад.

Люсьен Баллард, мой оператор в фильме «Болотная вода», по происхождению был индейцем и очень хотел показать мне страну своих предков. Поэтому в одно прекрасное утро наша машина остановилась перед лавчонкой, чья вывеска предвещала ресторан с хорошей кухней. Нас принял старый, весьма достойный господин. Он оторвался от починки автомобильной покрышки и пошёл за женой. Мой оператор обещал, что в этих местах нам подадут лучшую в мире яичницу с беконом. Появилась хозяйка и, даже не спросив заказа, принялась на газовой горелке готовить яичницу с беконом. Эта прелестная старушка в молодости, наверное, была очень красива. Мы отведали знаменитую яичницу с беконом: она оказалась невероятно вкусной. Хозяин с гордостью сказал мне: «Нелли начинала свою жизнь как кухонная прислуга в лондонском «Савое». Повара так обожали её яичницу с беконом, что однажды утром дали ей возможность зажарить её для принца Уэлльского».

На обратном пути оператор рассказал мне историю Нелли. Она встретилась со своим мужем в Нью-Йорке, где они оба служили на кухне отеля «Уолдорф Астория». Их соединила любовь к свежему воздуху. В один прекрасный день, не выдержав больше работы в отеле, они решили уехать на Запад. Они купили «Форд» и, захватив лишь самую необходимую одежду, укатили. Но в каждом городе, где они могли надеяться найти работу, они сталкивались с той же самой горькой действительностью: повсюду город пожирал деревню, вскоре в мире больше ничего не останется, кроме домов. Они пытались устраиваться во второстепенных отелях у больших дорог. Однако слава о яичнице Нелли распространялась по округе, и рядом строились другие лавчонки. Местность переставала быть деревенской.

Однажды им пришлось остановиться, чтобы залить радиатор, в такой пустынной местности, что им показалось, будто они на луне. «Вот наше место», — сказал Нелли муж. Он купил кусок земли, где кучка деревьев возвещала источник. Потом они сами построили ресторанчик. Из окон этого единственного домишки можно было наслаждаться девственно чистым горизонтом. Глазу было буквально не на чем задержаться. Яичница Нелли привлекала клиентов, но её муж предусмотрительно скупал земли вокруг. Этот участок, приобретённый ими за несколько долларов, теперь стоил состояние, но они крепко держались, и место оставалось абсолютно пустынным.

Я с удивлением спросил оператора, чем он может объяснить такую любовь этой пары к одиночеству. «Всё очень просто, — ответил он. — Они любили и всё ещё любят друг друга. А любить лучше без свидетелей».

Комментарий

К переменам...

Содержание

Чарлз Лаутон

ФРАНЦУЗСКОЕ КИНО ПРОШЛЫХ ЛЕТ