Жан Ренуар. «Моя жизнь и мои фильмы» (1981)

Глава 48. Клиффорд Одетс.

(Перевод Льва Токарева)

Нельзя сказать, что мы с Дидо встретили Клиффорда Одетса. Он сам нашёл нас. Разумеется, по слухам мы о нём знали. Однажды он пригласил нас к себе на приём. Ему нравилось собирать из «Груп-тиэтр» людей, которые покинули Нью-Йорк, надеясь работать в Голливуде. «Груп-тиэтр» революционизировал американский театр, привнеся до тех пор неизвестный ему реализм. Клиффорд Одетс участвовал в этом движении; в рамках его программы он написал «В ожидании Лефти». Последующие пьесы Одетса неизменно шли с большим успехом. Он наслаждался безграничным восхищением всех людей, имеющих близкое или дальнее отношение к театру. Все понимали, что его произведения представляют собой нечто большее, чем преходящую удачу, что они обновляют драматический стиль. На его приёмах можно было встретить многих ньюйоркцев. Выражение «принадлежать к одной семье» прекрасно передаёт отношения Клиффорда со всеми теми, кто соприкасался с «Груп-тиэтр»: семьями Страсберг, Адлер, Джоном Гэрфилдом и другими. К этому ядру присоединялись тщательно отобранные голливудские старожилы — Чарли Чаплин, Ганс Эйслер, Яша Хейфец. Помимо четы Страсберг ближайшими его друзьями были Дэнни Кэй и Кэри Грант.

Профессиональные затруднения не вызывали у меня желания появляться на людях. На приглашение Клиффорда Одетса мы ответили по телефону, сообщив, что прийти не сможем. Через неделю он позвонил мне и сказал, что хочет свести нас с семьёй Чаплина. Это прозвучало так, будто верующему предлагали встретиться с господом богом. Но оказалось, что мы действительно заняты. Однажды в нашу дверь позвонили. Я пошёл открывать и увидел перед собой мужчину в плаще, хотя дождя даже не предвиделось; из-под взлохмаченных волос на меня лукаво смотрели большие глаза. «Наконец-то я вас поймал, — сказал он. — Вы не захотели прийти ко мне, а я поклялся, что мы не только встретимся, но и станем друзьями». Он познакомился со мной окольным путём, через сумасшедших. Клиффорд очень интересовался одним учреждением, где лечили умственные расстройства. Врачи этой клиники разыгрывали его пьесы и показывали мои фильмы своим пациентам, которым это всё очень нравилось. Кажется, эти несчастные предпочтение отдавали мне.

Разумеется, мы ответили на ближайшее приглашение Одетса. Среди гостей был Чаплин. Я так разволновался, что нёс только какие-то банальности. Он почувствовал моё волнение и превратил наш разговор в подобие сводки погоды. Потом мне пришлось часто встречаться с Чаплином и его женой Уной. Встреча с Чаплином — какой прекрасный подарок судьбы!

Мы с Клиффордом стали лучшими на свете друзьями, но полностью это его не удовлетворяло. Он дал мне прочесть свои пьесы: это было откровением. Они вовсе не были документальными, вернее, документальность оказывалась в них лишь защитной плёнкой. Точность характеров, правдивость языка — не главное в них. Основное в пьесах Одетса — это горькая, мощная, глубокая и исполненная отчаяния поэзия. Я не говорю о профессиональной стороне жизни Одетса. Мне просто хотелось бы напомнить, что это дитя сцены был потрясающим кинорежиссёром. Фильм Одетса «Только одинокое сердце» с участием Кэри Гранта, по моему скромному мнению, шедевр. Не говорю я также о его политических неприятностях: подобно всем честным людям своего времени он стал жертвой антикоммунистической истерии.

Наш последний вечер с Клиффордом был особенно волнующим. Жена Бетти, подарившая ему двоих детей, ушла из его жизни. Клиффорд продолжал устраивать приёмы, хотя прежнего веселья в них уже не чувствовалось. Шло время, заполненное хлопотами по подготовке фильма о Моцарте, ставить который должен был я. Клиффорд обожал музыку, но больше всего любил Моцарта. Сколько раз он собирал нас — Дидо, меня, ещё четверо-пятеро друзей — на бифштекс, который сам жарил в саду. Однажды вечером он объявил, что проведёт двое суток в больнице на обследовании. Его врач полагал, что у Одетса простое расстройство желудка, но считал более благоразумным отправить Клиффорда на обследование в больницу. Туда он должен был отправиться через неделю. Накануне отъезда он пригласил нас с Дидо на прощальный ужин в саду.

Он позвал только нас. Стояло лето, был великолепный вечер. По этому случаю Клиффорд осветил сад прожекторами, что превращало его в какую-то декорацию для волшебной феерии. Его дочь Нора — тогда ей шёл пятнадцатый год — села за стол вместе с нами. Его двенадцати летний сын Уолт прислуживал нам. В саду находились лишь Моцарт и мы, друзья, собравшиеся по печально-торжественному поводу. Мы почти не говорили об этом. Казалось, что Моцарт говорит за нас всё, что только можно сказать. Редко я чувствовал столь отчётливо то, что можно назвать порывами дружбы, это растворение разума в чистом ощущении. Мало сказать, что мы были единым существом; точнее, мы словно переживали духовное поглощение любимого человека.

Наутро мы позвонили Клиффорду, чтобы пожелать ему не слишком скучного пребывания в больнице. Мы говорили в притворно шутливом тоне, но та тревога, что сжимала наши сердца во время ужина под музыку Моцарта, не покидала нас. Через день мы его навестили. Он сообщил, что врачи считают необходимым оперировать кишечник. Сразу же нам стало всё ясно. Когда пересекаешь порог больницы, то веришь всему, что говорят тебе врачи. Впрочем, они проникнуты доброй волей и убеждены, что операция сделает больного другим человеком. Как правило, больной действительно становится другим человеком, если, конечно, состояние трупа ещё можно считать человеческим состоянием.

Клиффорд не строил никаких иллюзий. Встревоженные друзья приходили выразить ему свою нежность. В коридоре, у двери в его палату, только и было разговоров, что о его хорошем виде и спавшей температуре. Положение начало ухудшаться на третий день после операции. Клиффорда пришлось оперировать вторично. Мы с Дидо часто навещали его в последние дни жизни. Безмолвный разговор в облагороженном Моцартом саду продолжался. Клиффорд почти не мог говорить: пластиковые трубки торчали у него из носа и изо рта. Его изрешетили уколами. Он прекрасно знал, что всё это бесполезно, но играл в эту игру. Смерть всех уравнивает, и при её приближении люди вынуждены переоценивать ценности. Всё, что нам казалось важным, отходит на второй план, а казавшееся незначительным получает право на место в первых рядах.

Я уверен, что герои пьес Клиффорда окружали его больничную койку и облегчали ему переход в бессмертие. Клиффорд любил хорошее вино, особенно бордо. Он просил нас, чтобы мы перенесли к себе самые прекрасные бутылки, наполнявшие его погреб. Мы этого не сделали: нам не хотелось совершать никакого поступка, напоминающего умирающему о смерти. Он умер в уверенности, что мы будем наслаждаться винами, которые он так тщательно собирал. В последний день он попросил принести ему бутылку какого-нибудь прославленного вина. Он просил наполнить три бокала, потом — на мгновение вынуть у него изо рта трубки. Он коснулся губами вина в бокале. Мы с Дидо опустошили бутылку до последней капли. Глядя на нас, Клиффорд улыбался.

Комментарий

❝Река❞

Содержание

Условность берёт верх над внутренней правдой

ФРАНЦУЗСКОЕ КИНО ПРОШЛЫХ ЛЕТ