СЦЕНАРИИ ФРАНЦУЗСКОГО КИНО
«Обманщики» (сценарий).
(Литературная обработка Франсуазы д'Обонн.)Часть 10.
В «Буке» имелся всегда один маленький зал, где собиралась всякая шантрапа вперемежку с буржуа.
На небольшом возвышении в углу сидели игроки в покер и шахматы. Тут были свои завсегдатаи: доктор, неудачник-литератор, старый поэт-сюрреалист, некогда знаменитый, а теперь целиком отдающийся своей страсти — шахматам.
— Именно здесь как-то Жерар... — снова начала ныть Франсуаза.
— В конце концов, — взорвался Алэн, — ты хотела спросить у меня совета или вместе со мной совершить сентиментальное путешествие?
Он увидел, как по лицу девушки потекли слезы.
Она была старшей в их компании, почти «перестарок», к тому же не очень красивая — большой рот, слишком высокие бедра, жидкие волосы. Но у неё было доброе наивное лицо, привлекающее к себе тех, кто любит причинять женщинам горе.
— Послушай, Алэн... я беременна...
— Ну и что? Жерар, конечно, не считает себя виновным?
— Конечно!.. Он рассвирепел, когда узнал об этом. А виноват во всём он... Я его предупреждала... А теперь...
— Ты ищешь адрес, и у тебя нет денег, — саркастически закончил Алэн.
— Не совсем так. Адрес я нашла. Деньги тоже. Но на всё это ушло время... Скоро уже будет три месяца... В это время, говорят, уже опасно. Мне очень страшно.
— И что же?
— Вот я и подумала, не оставить ли мне его?
Алэн поглядел на Франсуазу с презрительной жалостью.
— Прими мои поздравления! До сих пор я не подозревал о твоих материнских инстинктах.
— Да нет, Алэн... но только...
— Не понимаю, как можно так падать духом... Правда, в данном случае я должен был бы сказать обратное...
Он пригубил стакан с виски, который заказал раньше. Франсуаза взяла себе пиво, но не пила его; она молча утирала слезы.
Кто-то запустил проигрыватель. Послышалась популярная песенка. Задумавшийся Алэн машинально подпевал знакомую мелодию.
— Ну, ладно, детка, — сказал он мягче. — Перестань плакать. Во Франции столько же выкидышей, сколько рождений. Если бы все девушки умирали от этого, с Республикой было бы покончено!
— Ты не понимаешь... — заикнулась было она.
— Вот именно! И не хочу понимать! — резко оборвал её Алэн.
Он залпом выпил виски. Решительно продолжал:
— Ты представляешь себе, каково будет твоему щенку в этом мире? Ты что, разве считаешь окружающий нас мир таким прекрасным? Что дашь ты своему ребёнку? Идиллическое счастьице без всяких перспектив на завтра? Среднее существование с зарплатой, которой хватает всего на неделю?.. Проституцию в качестве профессии для себя или мужа? Если это будет парень, то в двадцать лет ему будет обеспечена миленькая колониальная война или какая-нибудь другая. И в довершение всего его ждёт водородная бомба! Хорошенькая перспектива!
— Как будто перед нами только одно это? — робко запротестовала Франсуаза.
— Только это, — твёрдо заявил Алэн. — Ах да, есть ещё постель... своего рода компенсация... это убивает время. А потом все эти тили-ли лики-дики, бум... Меллиган или Джелепси? Бесси Смит или Маолия Джексон?.. Или другая компенсация — наркотики, спиртное, извращения и всякие эскимо, конфеты, мороженый шоколад, чтобы... убить время... Но скажи мне, Франки, положа руку на сердце: разве ты не предпочла бы вовсе не видеть этого зрелища?
Она слушала его, полузакрыв глаза, глядя на пузырьки в своём стакане.
— Подчас фильм бывает не так уж плох... — вздохнула она и улыбнулась милой, нерешительной улыбкой.
— Ха-ха-ха! Лучшая минута — конец антракта.
— То есть?
— Когда гаснет свет и вспыхивает экран... Так я представляю себе смерть, моя козочка.
— Ты, может быть, веришь в бессмертие души?
— Неплохая шутка! Нет! Экран не вспыхнет! Но в зале свет погаснет. Хоть в этом мы выигрываем — наступает конец надоевшему антракту!
— Но так же и эскимо, — попробовала шутить Франсуаза.
— Тем хуже.
— Это точка зрения... тех, кого Жерар называл «прогнившей и разлагающейся молодёжью».
— Браво! Он сам так свят, чист и порядочен! Что он сказал тебе, когда ты ему сообщила эту радостную новость?
— Он ударил меня головой о стену и так стиснул горло, что остались следы ногтей.
— Тебе было страшно?
— Нисколько! Я поняла, что он хотел этим убежать от собственного страха, от ужаса, который его охватывает, когда он видит себя таким, каков он есть, он, герой, штурман, а на деле — грязный, мерзкий тип, который не помнит себя от страха. Мне не хотелось драться с ним. Я просто уложила свой чемодан.
— Ты поступила, как обычная дура...
— Но когда я уходила, меня всё же прорвало. Я искромсала ножницами все его галстуки и унесла ключи от квартиры. Он боится воров, потому что жаден... Пусть теперь сидит и трясётся...
Алэн расхохотался так громко, что игроки повернули в его сторону головы. Он смеялся долго, до слез.
— Ну и цирк!
— Итак, Алэн, ты считаешь, что я должна побороть страх?
— Советовать ничего не хочу, — проворчал он, став серьёзным. — Каждый волен поступать как ему угодно. Но если ты хочешь себе несчастья и своему малышу, который не просит тебя рожать его, — оставляй всё, как есть. Если же ты настоящая Нана, ты, конечно, рискнёшь... Что ты потеряешь, даже если допустить худший исход?... Жизнь? Это не бог весть какой подарок! Разве я не прав, скажи?
Франсуаза немного отпила и снова посмотрела на пузыри в своём стакане.
— Может быть, мне хочется увидеть продолжение спектакля, — прошептала она.
— За твоё здоровье!
— А как же ты сам, Алэн? Раз ты так мрачно смотришь на жизнь, почему ты не покончишь с нею? — спросила она, поднимая на него глаза.
— Я? Я говорил об этом недавно у Мик... Вот, кстати, ещё одна дура! Видишь ли, я страшный лентяй. Меня утомляет всякое усилие, даже такое, которое необходимо затратить, чтобы превратить себя в труп... В один прекрасный день я всё же, конечно... Я думаю над этим... Изучаю этот вопрос. Вероятно, мне еще не надоело эскимо в антракте... Но если заглянуть вперёд — это единственный выход.
Он осмотрел зал, игроков, склонившихся над своими картами, выпивающих у зашарпанной стойки и усевшихся возле механического проигрывателя, и продолжал вполголоса, скорее для себя, чем для Франсуазы.
— Посмотри на этих идиотов вокруг. Ты, может быть, думаешь, что я их меньше презираю, чем студентов и служащих? Или что я меньше презираю нашу банду из «Бонапарта»? Ошибаешься, моя дорогая! Все они стоят друг друга. Был один немецкий философ, который однажды начал стрелять в толпу из своего окна. Вот его я понимаю и одобряю. Но я, знаешь ли, не кровожаден. Я не сделаю зла и мухе. Вот отчего, вероятно, и не могу пустить себе пулю в лоб. И не посягну ни на один волос на своей голове... Понимаешь?
Он невесело рассмеялся.
— Когда я так говорю или изображаю людоеда, то делаю это исключительно для того, чтобы не поддаться ещё более неуместному чувству — жалости. Да! Мне жаль всех этих людей. Но, видишь, эдак я могу далеко зайти и начать жалеть самого себя. Ну а этого я не хочу ни за что на свете!
— Знаешь, Алэн, ты странный человек.
— Странный? А разве не странен окружающий нас мир? Он подыхает, и подыхает на наших глазах! И как все умирающие, бормочет что-то маловразумительное. Он подыхает от голода. Об этом можно прочесть в любой газетёнке: из пяти человек только один ест досыта. Но мир подыхает и от другого сорта голода, о котором никто не говорит, потому что от него не сводит кишки.
— Что же это за голод?
— Трудно определить... Из-за того, что пропадает уверенность... я бы не сказал вера в будущее... Как бы тебе объяснить? Вера? Это уже религия... Отсутствие убеждённости?.. Тоже нет... Отсутствие смысла жизни...
— По-твоему, в жизни нет смысла?
— Никакого, моя дорогая. По крайней мере в этом мире. Думаю, не найдётся человека, который бы нашёл этот смысл.
Он встал.
— По крайней мере хорошо, что хоть у смерти есть смысл!
Франсуаза тоже встала, но с некоторым трудом. Она была бледна как мел.
— Я совсем больна... Это, конечно, из-за моего состояния.
— Дверь налево, — сказал ей Алэн и подошёл к автоматическому проигрывателю, чтобы дослушать новый блюз.
Вернувшись, Франсуаза попыталась выдавить из себя улыбку. Щёки у неё запали, пряди волос прилипли к влажному, бледному лбу.
— Пойдём?
Они вышли на улицу.
— Ты куда?
— Разумеется, в отель. Уйдя от Жерара, я осталась без жилья. Сестра требует, чтобы я подала на него в суд. Он ведь хотел меня задушить.
— Послушай, поручи лучше твоим друзьям сказать ему в полночь по телефону, что он сволочь. Будет куда эффективнее.
Она застенчиво опёрлась на его руку. Алэн снисходительно принял этот жест.
— Так ты обдумала?
— Да. Мне кажется, ты прав. Жизнь — отвратительная штука. Достаточно посмотреть, что стало в старости с матерью Жерара. Она была очень красива, и у неё были муж и четыре сына. Теперь у неё нет ни копейки. От Жерара она получает одни оплеухи, а другие дети никогда не приходят к ней.
— Наверное, она зануда, — снисходительно объяснил Алэн.
— Не без этого. Но что ты хочешь от старой женщины, которая вырастила четверых ребят.
Алэн снова рассмеялся и слегка сжал её руку.
— Браво, детка! Я вижу, ты на правильном пути.
Они остановились перед станцией метро «Мабийон».
— Привет. Когда будешь в клинике, сообщи мне об этом. Спасибо за угощение. Я принесу тебе апельсинов.
— Я предпочла бы новый блюз, — ответила Франсуаза, спускаясь по лестнице.
С минуту Алэн стоял облокотившись на чугунную решётку, покачивая головой с выражением отвращения и скуки на лице.
— «Любовь», — громко проговорил он. — Ох, уж эта их «любо-о-о-о-вь»! Какая глупость! Господи, какая глупость!
| Часть 9 | Содержание | Часть 11 |