СЦЕНАРИИ ФРАНЦУЗСКОГО КИНО
«Папа, мама, служанка и я» (сценарий).
(Литературная запись Робера Ламурё. Перевод Т. В. Ивановой.)Часть 9. Кот на крыше.
Мама считает, что «жить на шестом» — это предел социального падения, последняя ступень, за которой следует ночёвка под мостом. А мне новая жизнь очень понравилась.
Во-первых, весь Париж был теперь у моих ног; я видел его через слуховое окно, которое восхитительно возвышалось над километрами крыш, труб и флюгеров. Прямо декорация к оперетте «Жизнь богемы»...
Но незачем было смотреть в окно, чтобы обнаружить вокруг себя новый мир, «мир шестого этажа». Он обволакивал меня, насыщал своими звуками и запахами, всем горячим братством нищеты... Сквозь тонкие перегородки доходило биение его жизни.
Воистину, он представлял то, что по избитому старинному выражению именовалось «страждущей вселенной». Здесь, на шестом этаже, жили бедные, добрые люди, отягощённые детьми и дороговизной жизни; по сравнению с их чересчур тесными комнатушками их печали непомерны, но они мужественно сносят и холод и все невзгоды, скрашивая жизнь мечтами.
Здесь были:
...Гастон и Дениза, которые чуть не пригласили меня встретить с ними рождество и которые недолюбливали собственников и адвокатов...
...Мелкий служащий с четырьмя ребятишками, которого в рождественский сочельник я застал врасплох за мытьём ног. Окончив служебный день, он употреблял досуг на склеивание конвертов для коммерческого предприятия из расчёта по двадцать су за штуку.
...Был ещё типографский служащий, работавший только по ночам. Лицо у него — бледное и одутловатое, похожее на грибы, которые вырастают под землёй и никогда не видят света.
...Застенчивый человек из Северной Африки, работающий ночным сторожем в гараже.
...Супружеская чета, жившая под угрозой выселения. Муж — кондуктор автобусной компании.
...Молоденькая свеженькая Колетта, помощница мастерицы в большом швейном предприятии. Она умудряется петь по утрам и по вечерам, несмотря на то, что на руках у неё больная мать.
И ещё...
Но главное — здесь была Катрин.
Наши комнаты соприкасались, двери открывались одним и тем же ключом. Как же мне было не любить мой шестой этаж!
Наступило и 24 мая день моего рождения. На этот раз папа и мама сложились, чтобы сделать мне дивный подарок. Я обнаружил у себя на тарелке большой картон с маркой универсального магазина «Бель Жардиньер». В нём находилась... мантия адвоката. Первая в моей жизни!
Я тотчас же её примерил и пришёл в такой восторг, что мама едва уговорила меня расстаться с ней и спокойно пообедать.
Через час, задрапировавшись в мантию, я поджидал Катрин в её комнате. Расхаживая взад и вперёд и репетируя на ходу свою первую речь, я уголком глаза ловил своё отражение в зеркале.
— Господин председатель, господа судьи... разрешите мне возразить моему уважаемому противнику, мэтру Тюрпену, этому сопляку... стараясь обелить такого выдающегося мерзавца, как мосье Шанбодэ, он защищает презренную личность, что, впрочем, и не удивительно...».
Катрин вошла на этих словах. Я бросился её обнимать.
— Сними скорее мантию, ты её сомнёшь! — смеясь сказала она.
Это был её реванш. Сколько раз она слышала от меня подобную фразу!
...Как всегда по вечерам, мы уселись рядышком на диван.
— Закрой глаза и дай мне руку, — прошептал я ей на ухо.
У меня был приготовлен сюрприз для Катрин: маленькое колечко, украшенное фальшивым бриллиантом — тысяча триста франков у Бурма (большего я не мог себе позволить).
Если 24 мая для моих родителей было двадцать третьей годовщиной рождения их сына, для меня-то это был ещё и день пятой годовщины встречи с Катрин... (Время для нас летело так быстро, что прошедшие годы казались нам месяцами).
— Ах! — сказала она, открыв глаза, — что это такое?
— Кольцо, Катрин! Обручальное кольцо.
Она отвела глаза, но всё же было заметно, как она взволнована. Милочка она моя, я доставил ей радость.
— Но я же ни о чём не просила тебя, Робер...
— Это я прошу тебя, Катрин!
— А твой отец?
— Не беспокойся! Решено — завтра я ему всё скажу.
Я изрёк это, полный горячей решимости. Адвокату, только что получившему мантию и произнёсшему блестящую речь против Шанбодэ и Тюрпена, ничего не стоит поговорить на любую тему со своим отцом, как мужчина с мужчиной.
Разве я знал, что следующий день окажется совершенно неподходящим для разговора с папой, как мужчина с мужчиной. Едва проглотив завтрак, папа скомкал свою газету, проворчав: «Ничего нет в этом паршивом листке! За что только я деньги плачу!» И ушёл на работу, даже не попрощавшись с нами.
— Я-то знаю, что хотел папа увидеть в газете, — сказала мне мама. — Он искал своё имя в списке вновь избранных академиков. Этот список сегодня опубликован, но... папы в нём нет!..
Она вздохнула.
— И он ещё не всё знает! Бедняга, я его щажу... Да, Робер, последняя новость: Маривис объявила мне, что она уходит...
Маривис — наша новая служанка, высоченная костлявая бретонка, щеголявшая в чепце, какие приняты у неё на родине, и работавшая за четверых. Нам «уступила» её мадам Сотопен, ездившая на пасхальных каникулах в Бретань, где она и «откопала» Маривис.
— Да, она заявила об уходе! А я-то прочитала ей целиком «Даму с камелиями»... Такой удар!.. И знаешь, почему она от нас уходит?.. Ни за что не догадаешься: потому что мы ели мясо в прошлую пятницу. Она мне сказала: «Не хочу оставаться в доме, где я рискую своим вечным спасением. И зачем только мосье работает у Сент-Бёва!..»
И, стараясь утешиться, мама добавила:
— Полоса невезения. А как твои клиенты? Надеюсь, дело идёт?
Если оно и шло... то очень издалека. Вот всё, что можно было сказать!
Однако в тот же день, после полудня, у входной двери позвонили, и Маривис ввела ко мне посетителя: моего друга и кредитора — Лорена из «Лорен-бара». Лорен одолжил мне пять тысяч франков, да за выпитое у него я был должен ему около трёх тысяч: итого примерно — восемь тысяч франков...
— Вы меня узнаёте без белой куртки, мосье Робер?
— Ну, разумеется, Лорен. Очень мило, что вы зашли.
— Да, я узнал, что у вас контора, вот мне и подумалось: «Теперь-то он устроился», потому и зашёл напомнить вам про должок...
Где их взять эти проклятые восемь тысяч франков? Не мантию же продать в самом деле!
— Отлично сделали, старина Лорен... А у вас, как дела?
— Полегонечку... Мой компаньон, вы его знаете, Эрнест, подложил мне свинью. Он перешёл в «Итон-бар», знаете, возле Оперы.
— Стойте, стойте! Что если... — самым что ни на есть строгим голосом я сказал, для пущей официальности перелистывая своего Даллоза: — Скажите-ка, Лорен, эта история, пожалуй, принесёт вам убыток...
— Вы так думаете?
— Ещё бы! Ведь все завсегдатаи, предпочитавшие Эрнеста, перестанут теперь ходить к вам.
— Весьма возможно!
— Не возможно, а именно так оно и будет. Тут не обойдёшься без процесса. Чем больше я вдумываюсь в это дело, тем больше убеждаюсь, что он во многом виноват перед вами...
Лорен придвинулся ко мне. Поглощённый думами об Эрнесте, который так его подкузьмил, он уже забыл, что я ему должен восемь тысяч франков...
— Тут ведь ещё эта история с наймом помещения, — сказал он с загоревшимися глазами...
— Я только что хотел об этом сказать. На чьё имя снято помещение?
— В том-то и дело... на имя моей жены. А она ушла с Эрнестом.
— Надеюсь, вы разводитесь?
— Ну, конечно. Конечно, я развожусь, раз уж на то пошло.
— Вы отлично сделали, что пришли, Лорен! В самое время!..
— Да, мосье Робер!.. Спасибо!..
— Не благодарите. Что за счёты между нами!.. Я непременно займусь вашим делом. По-дружески, вам достаточно внести двадцать тысяч (на марки)...
— Вы — неподражаемы, мосье Робер! Держите: пять, десять, пятнадцать, двадцать. Как раз столько у меня с собой и было.
— До свиданья, Лорен! Спите спокойно — мы их прищучим!..
— Кстати, — небрежно сказал я за вечерней трапезой, — сегодня я заработал двадцать тысяч франков.
— Отложи их, — ответил папа, — они тебе пригодятся. Как раз время заняться налоговой декларацией... Мне тоже надо заполнить мою... Вот-то было бы удивительно, если бы мне что-нибудь скостили... Бери-ка свой листок...
Усевшись друг против друга, как при писании поздравительных писем, мы склонились над «налогами на недвижимость» и прочими «вычетами профессиональных издержек». Папа целиком ушёл в это занятие. Я же изыскивал лазейку, чтобы начать разговор о Катрин.
Мне показалось, что я отыскал такую лазейку на пятой строке моего формуляра: «Семейное положение: кто вы — холостяк, вдовец, женатый человек?»
— Кстати, папа, я хотел тебе сказать... Положительно неприличен этот налог на холостяков. Я принял решение не платить его больше. Мне встретилась девушка. Она, кстати, тоже педагог. Совершенно очаровательная... Конечно, у неё нет денег, но ведь когда ты женился на маме... Мы поженимся как можно скорее. Это подбодрит меня, я буду усиленно трудиться, чтобы выйти в люди. Вот и всё.
Высказав всё это единым духом без пауз, я умолк, убеждённый в силе и значимости сказанного мной. Я говорил увлечённо, не задумываясь над словами. Говорил от всего сердца.
Наконец я поднял глаза. Папа, наморщив вертикальную складку поперёк лба, весь ушёл в свою налоговую декларацию.
— Ну так как же? — спросил я. — Что ты об этом думаешь?
— 57593, — ответил он.
— Чего?
— Как — чего?.. Франков, дуралей! Сумма, которую мне надо уплатить в этом году. Тебе что, мало?
— О, нет!
Он решительно ничего не слышал. Я встал из-за стола и направился вон из комнаты.
— Ах, да, ты что-то хотел мне сказать? — крикнул папа вдогонку.
Я не удостоил его ответом.
Через полчаса, в моей комнате, я поведал о своей беде Катрин и Леону, который пришёл нас навестить.
— Всё ясно, сказал я, — придётся мне уехать в Африку к зулусам.
— Кем же ты там станешь? — спросил Леон.
— Миссионером, — ответил я мрачно.
— А я? — забеспокоилась Катрин.
— Ты тоже.
Леон протестовал во имя элементарного здравого смысла, носителем которого он всегда себя провозглашал.
— Не вижу, каким образом ваш отъезд в глубь Африки может что-либо уладить. Тебе нужно другое — обзавестись клиентурой и этим утвердить свою независимость!
— Ты, видно, воображаешь, что это так легко...
— Здесь, на шестом этаже, я уверен, в судебных делах недостатка не будет!
— Ну, уж!.. Брать деньги с подобных бедняков!
— Это, как снежный ком... Бармен у тебя уже есть. Кому ты ещё должен?
— Ну, разумеется, портному.
— Великолепно. У него небось тоже наклюнется судебное дело.
Погруженная в задумчивость, Катрин застенчиво подняла палец...
— Мне пришла мысль, — сказала она, — ведь у вас опять нет служанки. Так вот, пойду-ка я и предложу свои услуги.
Я так и подскочил:
— Что ты предложишь?
— Многие студентки поступают на места за стол и комнату, чтобы иметь возможность закончить образование. Твои родители узнают меня.
Ну, а я... их покорю!
Бедняжечка Катрин! Глупышка с большим сердцем! И это всё, что она могла предложить в подобной ситуации! Поступить служанкой к моим родителям!..
— Это глупо! — прорычал я.
— По-моему, не очень, — заметил Леон.
— Хоть ты-то помолчи! Это совершенно исключено!
— Ну, хорошо, хорошо! — примирительно сказала огорчённая Катрин. — Не будем больше говорить об этом.
Испугавшись, что она обидится, я поцеловал её в носик. Она ответила мне прелестной улыбкой.
Тем временем Леон собрался уходить:
— Привет, дети мои! Скажи-ка, Робер, у тебя уже есть визитные карточки?
— Да, а что?
— Дай-ка мне штучек пятьдесят. Я найду тебе клиентов...
| Часть 8 | Содержание | Часть 10 |