Морис Шевалье. «Мой путь и мои песни» (1977)
Глава 1. Люка. (страницы 65-67)
(Перевод Галины Трофименко)| страница 65 |
Мы столько раз ходили на спектакли, сколько нам это позволяло время суток. Нам случалось бывать в два часа на дневном представлении в «Колизеуме», в шесть — на спектакле в «Холборн Эмпайр», в восемь — ещё на одном спектакле в «Палас» и после полуночи в кабаре «Кафе де Пари». Мы хотели видеть всё, что имело отношение к нашему ремеслу: танцовщиков и танцовщиц, певцов и певиц, комиков, акробатов, ревю, оперетту. Я ёжился от стыда, сравнивая себя с этими актёрами. Они казались мне тем более необыкновенными, что я не понимал их языка. Самый простой танцовщик знал в хореографии неизмеримо больше меня. Я был оглушён тем, что увидел, настолько это превосходило моё собственное умение и умение моих коллег по профессии во Франции. Да, это был хороший урок смирения.
В одной из картин ревю «Свадебное путешествие в ритме регтайма», в котором участвовало множество танцовщиц и танцовщиков, актёр, исполнявший роль жениха, отличный танцовщик Джералд Кирби, был одет в модный костюм из белой фланели. Туфли, перчатки, шляпа были тоже белыми. Этот ансамбль выглядел таким свежим, юным и привлекательным, что впервые за всю свою актёрскую жизнь мне захотелось делать на сцене нечто иное, чем то, что я делал до сих пор в образе комика с размалёванным лицом, одетого в нелепый костюм.
Решено: вернувшись в Париж, я сделаю с Режиной Флори номер, где мы будем одеты во всё белое, а я в точности повторю костюм Джералда Кирби. Я вспомнил, как знаменитая Полер говорила мне, что я зря уродую себя на сцене. Раз я «не хуже других», говорила она, почему же не пользоваться тем, что молодость всегда вызывает у публики симпатию. Я мог, если бы у меня хватило смелости, развлекать людей, не облачаясь в нелепый костюм и не скрывая лицо под уродливым гримом.
Познакомившись с ведущими английскими комическими актёрами, я понял, что величайшей находкой нашего Макса Дирли было то, что он вдохновился методами английских актёров и подавал своё необычайно яркое французское остроумие под солидной приправой из англосаксонского юмора. В этом был ключ к разгадке того восхищённого удивления, в которое он поверг Париж. Искусство Макса Дирли являло собой смесь марсельской пантомимы, блестящего французского ума и умения импровизировать на сцене монологи в типично английской манере.
Теперь, в свете новых впечатлений, многое начинало становиться ясным. Я отнюдь не собирался подражать кому бы то ни было. Просто я чувствовал, что поездка в Лондон распахнула передо мной окно в новый мир, мир международного мюзик-холла, с которым французская публика и артисты познакомились много позднее, с появлением звукового кино.
| страница 66 |
Вернувшись в Париж, я поделился с Режиной Флори идеей парного номера в белом, в котором мне предстояло поразить зрителей элегантностью. Мне, которого они никогда не видели иначе, как в образе эксцентрика с размалёванным лицом.
Режине было столько же лет, сколько и мне, и её легко было увлечь новыми идеями. Но когда я впервые примерил свой белый наряд, меня охватила паника — не буду ли я смешон в нём?! Однако идти на попятный было поздно.
Генеральная прошла блестяще. Режина имела потрясающий успех. Наш номер был в конце первого отделения; сначала мы пели дуэт на английском языке (свой текст я выучил, как попугай), а потом исполняли акробатический танец, полный неистовства и необычных ритмов. Режина в своём лёгком платье была воплощением пылкой юности, и мне доставляло такое удовольствие смотреть на неё, что я чуть не забыл о том, что сам впервые предстаю перед публикой в облике «красавчика». В предыдущих сценах я был так карикатурен, что теперь меня никто не узнал и все стали искать в программе фамилию партнёра Режииы Флори. Даже, прочитав моё имя, люди не могли поверить, что это я. Неожиданность усилила успех. Я поверил, что придёт время, когда у меня хватит смелости выступать на сцене без уродливого грима, и я решил, что в будущем у меня в программе всегда будет один элегантный номер, чтобы ярче был контраст с острокомическими сценами.
Однажды после спектакля из группы людей, ожидавших артистов у театрального подъезда, до меня донеслось робкое: «Здравствуй, Морис». Это был отец, я его сразу узнал, хотя ни разу не видел с раннего детства. Взволнованный, я повёл его на бульвар Клиши, где в это время бывало пустынно. Теперь я мог его хорошо разглядеть: маленький, коренастый, с добрым лицом и с непередаваемым выражением покорности судьбе в глазах. Я был потрясён и спросил его, зачем он пришёл.
| страница 67 |
— Мне сказали, что ты уходишь в солдаты. Я непременно хотел увидеть тебя до этого... поговорить. А ты добился успеха! Знаешь, я ведь часто приходил послушать тебя с галёрки. Чудно, других ты заставляешь смеяться, а я плачу.
Я перебил его:
— Тебе нужны деньги?
— Нет. Спасибо. Я работаю, мне хватает. Я пришёл повидаться с тобой. Мне бы хотелось, чтобы ты не очень сердился на меня за то, что я сделал...
И тут во мне вспыхнуло воспоминание о том, что пришлось пережить маме, о её моральных и физических страданиях, обо всех наших невзгодах и о том, что всё прошедшие годы этот человек молчал. Я не мог этого забыть.
— Послушай, папа, я на тебя не сержусь, но мы о тебе никогда не говорим и не вспоминаем. Не приходи больше. Поздно. Мы тебя забыли. Если тебе что-нибудь понадобится, напиши мне в театр. Я не скажу дома, что видел тебя. Так будет лучше для нас. До свидания.
Мгновение он молчал. В глазах его стояли слёзы, он несколько раз покачал головой, повторил: «Да... да...» — как будто с трудом понимая. Потом, спохватившись, протянул мне руку. Мы постояли так, и мне эти секунды показались долгими. Он ушёл, а я, не двигаясь, смотрел ему вслед и видел, как его фигура с кривыми ногами растаяла в ночном мраке. Никогда больше он не пытался увидеться со мной. Никогда не попросил у меня ни одного су. Позднее чего только я ни делал, чтобы разыскать его. Напрасно. В его искуплении было столько благородства. Больше всего в жизни я жалею о том, что не мог обеспечить его старость. Втайне от него. Это даже не сожаление. Это угрызение.
День моего отъезда в часть неумолимо приближался, и как будто для того, чтобы сделать его ещё труднее, я получил от Корнюше приглашение на будущий летний сезон в «Амбасадер». Мне давали главную мужскую роль и удваивали жалование, которое а получал два сезона назад, когда меня уволили.
| страница 64 | Содержание | страница 68 |