12. ЗНАТЬ БЫ, ЧЕМУ СМЕЁШЬСЯ...
В годы моего детства в нашем провинциальном городке побывала труппа, выступавшая с классическим репертуаром для школьников и студентов. Я прекрасно помню рекомендации моей учительницы и её оценку Корнеля и Мольера. Нечего было думать, чтобы мы пропустили «Сида», что же касается «Мещанина во дворянстве» — это тоже классика, но, в конце концов, поскольку речь идёт о комедии, смотреть её не обязательно. Если бы ещё показывали «Тартюфа»...
Такое пренебрежительное отношение к комедии очень распространено и, как ни странно, прекрасно уживается с аплодисментами, которыми её награждают. Множество людей обожает комедии, но терзается угрызениями совести. Потому что зритель смеётся, сознавая, что это не серьёзно (раз он смеётся!), и поэтому испытывает потребность оправдаться: имеет же он право немного отдохнуть после напряжённого трудового дня. Тот же зритель сочтёт себя более удовлетворённым духовно какой-нибудь сентиментальной ерундой, пережёвывающей старые истины: «Это было грустно, но прекрасно. И совсем как в жизни».
За тридцать лет компетентные критики превратили Шарло в Чарльза Чаплина, талант которого сегодня уже никто не решается оспаривать. Наверное, даже моя учительница и та знает теперь, что он великий актёр, но с каким пренебрежением она, должно быть, относится к Бурвилю! Однако Чаплин был вознесён на такую высоту благодаря «Новым временам» или «Диктатору», где легко обнаружить элементы драмы. А вот не так давно, во время отпуска, я пересмотрела в сельском кино «Золотую лихорадку» и по окончании сеанса слышала комментарии той публики, которая на прошлой неделе бросалась на какой-нибудь душещипательный банальный фильм. В большинстве замечаний выражалось удовлетворение тем, что удалось хорошо посмеяться, с оговорками, что всё же это несерьёзно. Один зритель сказал извиняющимся голосом: «Всё-таки здорово». Другой: «Ну и комик же этот Шарло»... Что было равнозначно оценке: «До чего же глуп этот тип!», которую дали Бурвилю в 1945 году... И люди, знавшие, что я занимаюсь умственным трудом, удивлялись, как мне было не жаль времени на Шарло, тогда как на прошлой неделе я пропустила «такую замечательную» картину!
Все готовы признать значение комического актёра Чаплина в «Новых временах» и «Диктаторе», поскольку в этих фильмах заложена социальная критика, непосредственная польза которой ясна всем. Они находят признание, потому что содержат мысли, которые тем легче усваиваются зрителем, что они стандартны, совпадают со всем, что им усвоено до сих пор, и подаются разложенными по полочкам, а то, чего доброго, сам зритель не разберётся. Никакого риска запутаться, и до чего же приятно чувствовать себя понятливым! «Новые времена» — критика тэйлоризма и через него системы, от которой страдают — или думают, что страдают, — все. «Диктатор» удовлетворяет ещё больше, поскольку это сатира на Гитлера и комик его изничтожает.
Не то чтобы я недооценивала комедии с критическим зарядом. Но объявлять стоящими только их — не значит ли проходить мимо главного, чем ценен комический жанр? Однако когда зритель смеётся, он хочет знать, почему, чтобы иметь оправдание, он хочет понимать... Бурвиль же смешит, не стремясь разрушать то, что делает объектом смеха. Его комический дар сродни комическому дару Шарло и других выдающихся комиков и приобщает к самому большому искусству.
Например, лет двадцать назад, когда над его оболтусом смеялись, это казалось глупым, поскольку там нечего было понимать, и чему смеяться — неизвестно. А смеяться без причины, как говорят, глупо, к тому же, хорошо ли поступает этот комик, приглашая меня смеяться над своим персонажем, таким славным парнем, когда он чем-то похож на меня — у него те же слабости, только Бурвиль их гиперболизирует?..
Точно так же в фильме «Веские доказательства», где Бурвиль играет серьёзную роль — роль следователя, неподкупного и строгого; но когда он наклоняется завязать шнурки, зал смеётся, неизвестно почему.
Первые комедии Шарло вызывают аналогичную реакцию. Например, классическая ситуация — Шарло встречается с верзилой. Маленький, тщедушный, опрокинуть его, казалось бы, можно одним пальцем, что нередко вытекает из предыдущей сцены. Но вот появляется здоровый детина, с которым Шарло почему-то приходится схватиться — либо в порядке самозащиты, либо защищая свою честь, свое достоинство (это ещё комичнее — какое уж там достоинство под отрепьями?). Словом, он вступает в неравную борьбу и... одерживает победу, а зал разражается смехом, хотя никто не знает, почему он смеётся. «Но послушайте, это же глупо!..». Никакой социальной критики, похоже, никакой критики вообще. Кажется, думать тут не над чем, и этот смех раздражает так называемых интеллектуалов. Так же раздражал их смех, возникавший при одном появлении на эстраде Бурвиля, нашедшего свой типаж — дуралея, который смело сталкивается лицом к лицу уже не с безвестным верзилой, а с самой публикой, можно сказать, даже с целым миром в лице этой публики, состоящей из здравомыслящих людей, проявляя невозмутимое доверие, о чём свидетельствует его улыбка и упорное нежелание видеть, что над ним потешаются. Зрители принимают «Новые времена» в силу легко улавливаемой серьёзной сущности фильма, что отчасти оправдывает комизм отдельных моментов. Принимает она и «Веские доказательства» — как бы взятую из жизни историю славной девушки, попавшей в неприятную историю и обвиняемой в убийстве, пока её не спасает неподкупный судья. И, возвращаясь к единственному моменту в «Веских доказательствах», рождающему смех, надо сказать, что обыкновенный, безобидный жест Бурвиля, когда он завязывает шнурки, раскрывает образ (всё остальное в этом очень банальном фильме ничего не стоит) лучше многих реплик диалога. Но что именно он раскрывает, сказать невозможно. Чтобы это выразить, опять потребуется жест.
Вот почему мне кажется, что пренебрежительное отношение к комическому жанру, не содержащему критики, поддающейся немедленной расшифровке, прежде всего вытекает из умения публики понимать, что ей показывают, а потому заявляющей, что тут и понимать-то нечего. Что всё это, мол, глупости, и люди мыслящие на комедиях попусту теряют время. И ещё дело в том, что комический актёр не обнажает своей игры. Он скромно маскирует свою сложность добродушием. Когда вы смотрите какую-нибудь драму, напичканную абстрактными мыслями и неразрешимыми комплексами, возможно, вы её не понимаете, но предполагаете, что, вероятно, за этими сложными словами скрываются большие мысли, в чём вы порою заблуждаетесь, так как абстрактный символ частенько прикрывает элементарную пустоту. Но так или иначе, а чувствуете себя виноватыми за свою непонятливость вы... Комедия же приглашает зрителя от души посмеяться, как бы внушая, что над ней можно не думать (и доказательство её несерьёзности — смех, который она рождает), поскольку её задача — способствовать познанию человека и жизни не только умом...