«Жерар Депардьё. Такие дела...» (2015)
(Автобиография)Глава 15. Косноязычный, как Деде.
(Перевод Нины Хотинской, 2014)Париж мне понравился, он воодушевил меня, захватил в свою круговерть. В первые недели я просто шлялся, рыскал, заходил туда-сюда, открывал город, обзаводился дружками в барах вокруг холма Сент-Женевьев. А потом однажды Мишель предложил мне пойти с ним в Школу при театре ТНП под руководством Шарля Дюллена, в которой он всё это время прилежно учился. Почему бы нет? Два-три дня я сидел рядом с ним, ни черта не понимая из того, что говорилось на сцене — студенты играли отрывки из пьес, которых я даже названий не знал, — и меня снова заворожила музыка слов, как в своё время на «Дон Жуане» Мольера. Я приехал из глухой дыры, из Берри, у меня физиономия лесоруба, боксёрский нос, длинные патлы, от меня шарахаются старушки в сумерках, — и всё же меня берет за душу музыка слов Расина, ибо речь именно о нём.
Но почему? Кто бы мне объяснил? Я снова глубоко озадачен.
И вдруг меня заметил преподаватель. Он, говорят, большой актёр, Люсьен Арно, Мишель видел его несколько дней назад на сцене, в «Гамлете» какого-то Шекспира, во Дворце Шайо.
— Скажи-ка... да-да, ты, я тебя ещё ни разу не слышал... Иди-ка сюда.
Он предложил мне выучить басню Лафонтена и прочитать её завтра со сцены.
Я кивнул, Лафонтена я помнил очень смутно, кажется, учил что-то к экзаменам за начальную школу — это моя единственная бумажка об образовании, — в общем, кивнул и сразу забыл об этом.
Но Люсьен Арно не забыл и назавтра вызвал меня на сцену. Я признался, что не выучил басню.
— Ладно, тогда сымпровизируй нам что-нибудь. Давай начинай, мы все внимание.
И тут меня разобрал смех — смеюсь и не могу остановиться, просто захожусь от хохота, смеюсь, смеюсь, да так, что через несколько минут весь класс уже покатывается со смеху, а Люсьен Арно и вовсе слезы утирает.
— Великолепно! Великолепно! — воскликнул он под конец. — Всё равно что Антуан, только ещё лучше!
Я понятия не имел, кто такой Антуан, потом я узнал, что это комик, один из скетчей которого состоит в том, чтобы рассмешить публику, просто смеясь. Но экзамен я выдержал.
Я провёл этот учебный год, 1965—1966-й, в школе Дюллена вольным слушателем. Кое-чему научился, наблюдая за другими, вот только слов у меня нет: я могу смешить, умею двигаться на сцене, у меня есть «обаяние», как говорит Арно, а слова мне не даются. Кажется, будто призрак Деде, никогда не умевшего связать двух слов, продолжает меня преследовать.
Однако именно благодаря моему «обаянию» меня заметил кинорежиссёр Роже Леенхардт. В то время меня каждый вечер можно было застать в «Политехе» у Деде — это бар, где тусовались трансвеститы, но не только. Я встречал там Колюша в рубашечке в клетку, ещё худого, как спичка, Бернара Лавилье с его гитарой и кое-кого ещё... Но подружился я не с ними, мои друзья теперь трансвеститы, и особенно Полетт, успевший повоевать при Дьенбьенфу в Легионе, — леопардовое манто, белокурая пакля на голове и высокие каблуки. «Ничего, цыплёночек, — шелестел он мне на ухо, — когда-нибудь ты будешь мой: вот увидишь, каково это, когда у тебя сосёт мужик». Полетт, вернувшийся однажды с похорон своего отца в Эльзасе.
— Ты и туда поехал женщиной, Полетт?
— Конечно, а ты как думал?
Полетт на кладбище, со своей паклей и в леопарде — вся деревня, должно быть, ломала голову, что здесь делает эта шлюха.
— Люди на меня оборачивались, и никто не узнал, представляешь? Но я слышал, как они все сетовали, что сын покойного не приехал...
Племянница Леенхардта тоже бывала в этом баре, она и рассказала ему обо мне, брутальном парне с длинными патлами. Леенхардт тогда искал актёра на роль битника в короткометражке «Битник и кошечка», которую он готовился снимать. Он сам пришёл ко мне и сразу взял в оборот: пятьсот франков за один-единственный съёмочный день, в Париже, на улице Турнон. И будильник, он поспешил купить мне будильник в ближайшем магазине, так как был уверен, что я просплю и сорву ему съёмку.
Я уже не помню, о чём был фильм, Сократ и Алкивиад в общих чертах, но мне не составило никакого труда сыграть битника. Единственная загвоздка, уже предвещающая трудности, с которыми я в дальнейшем столкнусь, в том, что я неспособен произносить свой текст, и не только потому, что не понимаю смысла слов, — я вдобавок косноязычен, запинаюсь и бубню, в точности как Деде. Вполне довольный моей игрой, Леенхардт, однако, пригласил озвучить меня своего друга Жака Дониоль-Валькроза.
Помню, что на пятьсот франков, мой первый в жизни актёрский гонорар, я сразу кинулся покупать все книги философа-спиритуалиста Шри Ауробиндо. В ту пору меня куда больше интересовала эзотерика, чем театр: я увлекался Алланом Кардеком1, художниками Одилоном Редоном2 и Максом Эрнстом. Это единственное, что оставили мне в наследство бабушка и дед: с одной стороны, Эмильенна, старая колдунья, которую я обожал, наводившая порчу на всех, кому желала гибели; с другой — Ксавье Марийе, её любовник, отец Лилетты, страстный оккультист, имевший у себя все сочинения Филиппа Анкосса.
1 Аллан Кардек, наст. имя — Ипполит Леон Денизар-Ривайль (1804—1869) — французский педагог, философ и исследователь психических явлений, чьи работы в области спиритуализма считаются фундаментальными.
2 Одилон Редон (1840—1916) — французский живописец, график, декоратор, один из основателей символизма и «Общества независимых художников». Творчество Редона разделяется на два периода: «чёрный» и «цветной».
| Париж! | Содержание | Жан-Лоран Коше |