9. САМОЕ ТРУДНОЕ: ПОБЕДИТЬ САМОГО СЕБЯ
Теперь общеизвестно, что Бурвиль пять лет с триумфом выступал в Париже, а затем — по всей Франции с эстрадной программой «Дорога цветов». Но мне кажется, полезно задуматься над тем, что, когда он пускался на подобную авантюру, у него было мало шансов на выигрыш — ведь состязание с Гетари, идолом модной песни (несмотря на доброе согласие между двумя актёрами, парное выступление — особенно, если выступаешь в паре с таким блестящим партнёром, — всегда состязание), было смелостью, даже вызовом.
Если бы Бурвилю было присуще тщеславие, как тем актёрам, которые терпеть не могут, когда их реплики короче реплик партнёра, он не пошёл бы на этот опасный эксперимент. Но Бурвиль не тщеславен, а горд. Разумеется, ему хочется добиваться победы, но только прочной и бесспорной. Выступая в роли второго плана, Бурвиль так блестяще заявил о себе, что затмил Жоржа Гетари или, уважая скромность Бурвиля, скажем, добился триумфа вместе с ним и окончательно стал звездой на небосклоне зрелищ. И этот же 1951 год знаменателен для Бурвиля тем, что он снимается в фильме режиссёра Бромберже «Один в Париже», впервые пробуя силы в жанре драматического реализма.
Однако нельзя думать, что Бурвиль все время расширяет актёрский диапазон лишь ради стремления прочно и надёжно завоевать свою публику. Заботясь об этом, он, реалист, заботится о самом важном для актёра — о совершенствовании своего мастерства.
Чего добивается Бурвиль? Он стремится выйти за рамки своего амплуа комического актёра, в котором уже добился успеха. Когда в некоторых спектаклях от него требуют вульгарности, он впадает в отчаяние, но... соглашается. Например, выступая в комедии положений, не соответствующей его актёрскому темпераменту. Потому что вначале он был вынужден идти на уступки, чтобы в дальнейшем добиться права выбирать. Всем актёрам приходится смиряться с такого рода навязываемыми им требованиями, пока они, в свою очередь, не смогут навязывать собственные, то есть выбирать свои роли или влиять на их выбор. Всё происходит примерно по следующей схеме, и избежать этого не удаётся почти ни одному актёру-дебютанту: в начале карьеры он беспрекословно принимает предложения, радуясь любому, а добившись успеха, становится пленником амплуа, как правило, лишаясь возможности полностью выявить свои способности. Тем более что продюсерам и режиссёрам легко убедить его, что он не должен меняться — этого, мол, требует её величество публика. Многим актёрам так и не удаётся выйти за рамки своего первого амплуа, что неизбежно приводит их к краху — ведь святейшей публике быстро приедается её нежно любимый кумир, до чего, впрочем, и дела нет торговцам зрелищами — им ничего не стоит найти взамен нового идола, выжать его как лимон и бросить.
Единственный способ избежать столь плачевного итога — с самого начала обратить на себя внимание, и если амплуа не приносит тебе полного удовлетворения, добиться у публики такой верной любви, чтобы она со временем согласилась видеть, как её кумир изменяется.
Для этого нужно обладать здравым умом, который не позволит успеху опьянить себя, энергией для борьбы с администрацией театра.
В 1945—1950 годы Бурвиль так прочно ассоциировался с амплуа фарсового комика, что публика наверняка не пожелала бы видеть его в другом. У неё создалось весьма превратное представление о возможностях этого актёра, и в те годы вполне можно было думать, что он быстро сойдёт со сцены. Бурвиль должен был окончательно завоевать свою публику — медленно, но верно. Добиться, чтобы между ними установилась взаимная симпатия, даже дружба, чтобы он стал ей своим, близким, чтобы публика всегда принимала его хорошо. Независимо от амплуа.
Я не говорю, что им руководит сознательный расчёт. Но именно потому, что он «сжился» со своей публикой, чувствует её, потому, что он постоянно в контакте с нею, Бурвиль инстинктивно идёт по этому пути. В первое время он заставляет полюбить себя, соглашаясь на компромиссы. Но при этом, руководствуясь профессиональной требовательностью, он терпеливо и упорно стремится изменить положение. Если сначала он становится тем Бурвилем, которого обожают, хотя и недооценивают, то со временем он покажет всё, на что способен. Разумеется, это схема и она лишь приблизительно передаёт, что движет актёром, который в действительности вовсе не такой уж Макиавелли, чтобы вести точный учёт своих возможностей. Говоря, что Бурвиль соглашается на некоторые компромиссы с намерением в один прекрасный день показать, чего он стоит, я искажаю истину, в том смысле, что выдаю за сознательные намерения подспудное желание делать что-то иное, стремиться к большему.
В этом смысле примечательна его реакция на предложенную Бромберже роль в фильме драматического плана. Сначала он отказался наотрез. Трезвый человек сказал бы себе: «Я ещё не сошёл с ума, зачем мне мучиться над ролью, с которой я могу не справиться, тогда как сейчас всё идёт гладко». А человек скромный: «С чего тебе взбрело в голову, что ты способен быть и хорошим драматическим актёром. Брось-ка такие претензии!»
Бурвиль же, отклонив предложение Бромберже, продолжает над ним думать. Потому что в нём заговорил искушающий голос художника, который не удовлетворяется достигнутым. А проба сил в драматическом жанре для него давнее искушение.
Впрочем, это искушение тайное, так как он не решается ни признаваться в нём кому бы то ни было, ни отдаться ему. Даже теперь на мой вопрос, мечтал ли он о драматической роли до предложения Бромберже, Бурвиль отвечает решительно: «Нет, у меня для этого не было оснований». И объясняет мне, что «всё обошлось благополучно, но, ступая на этот путь, я мог бы утратить то, что имел». И ещё сегодня он словно удивляется, как он пошёл на такой риск, потому что, в конце концов, это было глупо. Да, но...
Из других бесед с ним я узнала, что когда он пел «Почтовые открытки», чтобы смешить зрителей, и был доволен, если добивался этого, он испытывал чувство грусти, которое хотел бы передать публике. Он как бы говорил себе: «Вот вы смеётесь, а ведь я мог бы этой же историей вызвать у вас на глазах слёзы». Воспоминание о таком очень давнишнем желании настолько живо, что и теперь ещё, признался он мне, он был бы не прочь выступить, например, по телевидению с номером. «Кассирша Большого кафе», но исполнить его совсем в другой, драматической тональности.
Кстати, ещё до предложения Бромберже он несколько раз давал выход своему подспудному стремлению выступать в драматическом регистре, порою осторожно стирая границы между двумя жанрами. Например, в песенке «Да здравствует новобрачная» (1950), где рассказывается история бедняка, который с грустью смотрит на проходящую мимо свадебную процессию, ведь ему самому никогда не придётся жениться. Впрочем, спустя пять лет та же тема будет ярко выражена в «Свадебном путешествии». И так вплоть до «Дороги цветов», где в песенке «Не везёт» он впервые стремится не рассмешить, а растрогать...
На драматических струнах играет он и в «Избраннике мадам Гюссон», в частности в последней сцене, когда он уходит один, осознавая, что смешон. Это ещё голоса тихие, несмелые, стыдящиеся заявлять о себе во всеуслышание.
Сегодняшний Бурвиль (и тот, каким он станет завтра, так как, на мой взгляд, он далеко не исчерпал свои возможности) — актёр, с блеском овладевший всеми теми голосами, какими он говорил, хотя и робко, уже в детстве и позднее — громче, смелее, но всегда порознь...
И так до решающего момента, когда после многих колебаний (он пересматривает свой отказ Бромберже, снова идёт на попятный, колеблется и, наконец, решается, но без особого энтузиазма, полагая, что совершает глупый поступок), он даёт согласие сниматься в фильме «Один в Париже».
Тем самым он делает первый шаг на пути к карьере одного из самых крупных актёров Франции, актёра широчайшего диапазона.
* * *
Глупо задним числом играть роль предсказателя.
Тем не менее вернёмся мысленно к тому Бурвилю, каким он был свыше двадцати лет назад — в обуженном костюме, в котором выступал в «Почтовых открытках», в «Магарадже», — к маленькому ветрогону из фильма «Не так глуп». Преодолеем одним махом этот отрезок времени, чтобы увидеть столь знакомый нам сегодня образ: широкие плечи, степенный, добродушный вид, нежный взгляд, даже когда актёр заливается смехом.
Вернёмся к трогательному Мартену из фильма «Через Париж», к замкнувшемуся в себе следователю из «Веских доказательств» или к очаровательному распутнику из «Зелёной кобылки». Улыбнёмся святоше — опустошителю церковных кружек для пожертвования в «Странном прихожанине», который склонился над молитвенником, ища согласия бога и сочетая в себе плутовство с наивностью. К педанту-учителю из «Большой стирки», учиняющему личную мини-революцию и комичному в своей невозмутимой серьёзности... И вспомним поразительно сделанный образ Тенардье из «Отверженных», в котором он добился подлинного раскрытия образа. А также грубого и великодушного Эктора из «Луженых голоток»... Но не станем пренебрегать «Разиней», где он вызывает у зрителя смех и чувство нежности, ни Огюстом Буве из «Большой прогулки», рождающим взрывы смеха благодаря такому актёрскому мастерству, что смеёшься, не зная почему...
Судя по этим ролям, Бурвиль не только расширил диапазон своего исполнения, что удалось немногим (лично я второго такого актёра не вижу), но отшлифовал грани своего искусства в целом. Если оно предельно правдиво в жанре драматического реализма, где надо представить какую-нибудь сторону жизни, передать психологию персонажа выражением лица, взглядом, то в комедии он добивается эффекта неведомо чем — едва намеченным жестом, чуть заметной гримасой, фальцетом, порой лишь одним своим присутствием. Но самое замечательное — та легкость, с какой он накладывает мазки комизма на свои драматические образы. В самом деле, нет такого драматического фильма («Один в Париже» составляет исключение, о котором Бурвиль сожалеет), где он хоть раз не вызвал взрыва смеха. И наоборот: редко случается, чтобы его комедийный персонаж не волновал, не заставлял переживать. В самом деле, его комедийная палитра так богата полутонами, что граница между жанрами стирается и он предстаёт перед нами просто-напросто большим актёром, владеющим всеми средствами выразительности, используя их в зависимости от требований роли.
Что я хочу этим сказать? А то, что двадцать лет назад, по-моему, никто не поверил бы, что он на это способен... Мы говорили об его упорстве, уме — словом, обо всём, что присуще рассудительному человеку. Но ведь сами по себе эти качества ещё никому и никогда не позволяли стать большим актёром. «Звездой». Попробуем же теперь разобраться, что значит «звезда».