Морис Шевалье. «Мой путь и мои песни» (1977)
Глава 1. Люка. (страницы 32-34)
(Перевод Галины Трофименко)| страница 32 |
Увенчанный титулом «Шевалье М. из «Паризианы», я снова начал бывать в конторах агентов по устройству на работу в надежде получить ангажемент. Ничего особенно интересного мне не предлагали, и я согласился поехать в Аньер: три дня в неделю — тридцать пять франков. Значит, снова придётся перебиваться со дня на день? Меня охватило уныние.
И вот я приехал на три дня в Аньер.
На главной улице в зале, где помещался «Эден-Консер», собралась очень смешанная публика, но это были простые, симпатичные, непритязательные люди.
При первом же контакте — прямое попадание. Я пел те же песни, что и раньше, но теперь за всей этой смесью из Дранема, Буко, Жоржиуса и Дорвиля ощущался Менильмонтан, и этим я не был обязан никому. Это было моё собственное. Публика выказывала мне своё расположение, заискрились шутки, зазвучал смех. Отношение к тому, что я делал на сцене, изменилось: ребёнок превратился в юношу, и вольности, которые я время от времени позволял себе, никого больше не шокировали.
Но, позвольте, это же успех?! Я прибежал за кулисы сам не свой. Мне хотелось плакать, смеяться. Едва я успел снять грим, как в артистическую вошёл директор, он поздравил меня и предложил остаться в Аньере ещё на неделю. Неделю? Две, три, десять! Я остался здесь на весь сезон.
Тут среди сочувственно относившихся ко мне людей и определилось моё истинное творческое «я». Теперь, выходя на сцену, я никому не подражал, а просто делился с публикой тем, что принадлежало лично мне.
В тесном мире кафе-концерта стало известно о моем успехе в Аньере, и я получил на неделю ангажемент в «Ла Скала» в Брюсселе, по двадцать франков за день, и мой ангажемент был продлён на месяц. Затем был Лилль и выступления в «Пале д'Эте». Теперь моё появление на сцене часто встречали аплодисментами. Вернувшись в Париж, я узнал, что на Страсбургском бульваре обо мне заговорили как о молодом даровании. Мне было
| страница 33 |
шестнадцать лет, и в сберегательной кассе на моё имя лежали две тысячи франков.
Перед началом зимнего сезона в Париж приехал администратор марсельского «Альказара». Он набирал труппу, и я подписал контракт на трёхмесячное турне. Я должен был петь в Марселе, Ницце, Тулоне, Лионе, Бордо, Авиньоне, Алжире и других городах и получать от двадцати до тридцати франков в день. Мне это казалось просто сказкой.
В мюзик-холле мне часто приходилось работать с английскими акробатами. Они носили дорожные костюмы и пальто в крупную клетку, сделанные из шотландской шерсти, толстой, как ковёр! Мне это казалось верхом элегантности, я потерял покой и, собираясь в турне, решил приобрести что-нибудь в таком же роде. Расцветка костюма, который я отыскал, была достаточно броской. Но если бы вы видели, какое пальто я себе купил в тот же день! Оно было в клетку самых ядовитых зелёных тонов, которые только могло создать разбушевавшееся шотландское воображение. До чего же я себе нравился в этом наряде! Я хотел быть одетым на английский манер и чувствовать себя роскошным мужчиной! Но мне этого показалось мало, и я дополнил свой туалет кепкой из Лондона (она была мне велика) и спортивными башмаками на толстой подошве.
Плотная шотландская шерсть, прочные ботинки из толстой кожи наполняли меня ощущением благополучия. Так брал я реванш над нищетой, в которой жил с детства. Позднее мне пришлось бороться с тягой ко всему броскому, ко всему слишком добротному, которую породили во мне месяцы, когда я ходил с драными подмётками.
Во время этой поездки я открыл для себя Юг, настоящее солнце, синеву моря и портовые города с казино, переполненными моряками.
И всюду мне сопутствовал успех. Если здесь на Юге так легко работать, то скорей бы уж Марсель, о котором я столько слышал, Марсель, где никто ничего не боится и где столько всякого случается: у женщин вырывают серьги вместе с ушами, а кольца отрезают вместе с пальцами.
И вот наконец Марсель! С чемоданами в обеих руках направляюсь к «Альказару». По дороге вижу огромные афиши и на них крупными буквами своё имя. От страха у меня заныло под ложечкой. От волнения я должен был остановиться! Да, это тот самый Марсель, где враждующие банды, если по воле случая они встречаются в «Альказаре», расстреливают друг друга из револьверов (ничего себе шутки!). А это «Альказар», где самые знаменитые артисты кафе-концерта ходят по струнке перед знатоками променуара * (Место в зрительном зале вокруг партера, где можно стоять и ходить.) и галёрки.
| страница 34 |
В зависимости от настроения эта публика может быть с вами ласковой или жестокой. Я вспомнил, что мне рассказывали о грандиозных актёрских провалах. Марсель — это французский Чикаго. Город восхитительный и страшный.
Меня встречает администратор Франк.
— Здорово, малыш, сейчас твоя очередь репетировать.
Сцена занята акробатами, устанавливающими свои снаряды. Оркестр начинает. Жалкий, сиплый голос вырывается у меня из горла. Музыканты поднимают глаза. Франк выглядит обеспокоенным. Мариус-газовщик (в Марселе ещё нет электричества) качает головой. Франсуа, одноглазый машинист, почёсывает затылок.
Все как будто почувствовали приближение катастрофы.
— Давайте, я транспонирую ваши песенки на полтона ниже, — предлагает дирижёр, которому явно жаль меня.
— Нет, нет, мсьё. Вечером всё будет в порядке. Это с дороги... я устал. На публике получится гораздо лучше.
Все переглядываются, будто хотят сказать: «Бедный мальчишка. Растерзают же они его сегодня!..»
После репетиции иду прогуляться по городу. Как тут все громко разговаривают! Мальчишка, выросший в Париже, поражён, что слова здесь произносят по-другому, чем в Париже.
В маленьком пансионе для артистов, где я остановился, за обедом кусок не лез мне в горло. Меня пытались успокоить, ободрить. Но я-то понимал, что погиб! Я был уверен, что не смогу понравиться привередливой марсельской публике. Во-первых, у меня нет голоса. И потом мой парижский выговор будет их, разумеется, раздражать.
В вечер премьеры «Альказар» переполнен. Забито всё: партер, галёрка, променуар. О, этот променуар! Бесконечное множество голов, почти все в кепках. Люди переговариваются друг с другом. Первое отделение, очень короткое (выступают только женщины), проходит под нестихающий гул зрительного зала.
Второе отделение. Всё идёт спокойно, пока на сцене пе появляется Берто, который и всегда-то пел блеющим, как у козы, голосом, а сегодня блеет вдвойне из страха перед публикой. С галёрки несколько раз раздалось «бе-е-е», но катастрофа разразилась позднее, когда, пройдясь колесом, Берто выдал уже настоящего козла. В партере поднялся какой-то тип и крикнул громовым голосом: «Браво!» Берто смотрел на него, вытаращив глаза. По залу прокатился хохот. «Браво! Нет, какой танцор!» — выкрикнул снова с притворным энтузиазмом тот же зритель и, опустившись на своё место, как бы замер в восхищении. Зал бушевал. Волны хохота захлестнули оркестр и сцену. Берто вылетел за кулисы в истерике.
| страница 31 | Содержание | страница 35 |