«Жерар Депардьё. Такие дела...» (2015)
(Автобиография)Глава 18. Элизабет.
(Перевод Нины Хотинской, 2014)Жан-Лоран Коше — снова он — пишет в той же книге, вспоминая своих студентов того года: «Жерар Депардьё, который лучше всех и очень быстро начал понимать, кем он может быть на самом деле, который больше всех работал, был самым преданным делу и обладает самой яркой личностью среди актёров своего поколения»1.
Не знаю, понимал ли я сам, кто я и кем могу стать, но Коше понимал это наверняка, иначе не оставил бы меня на своём курсе и на следующий год, 1967—1968-й, снова не взяв с меня ни франка. И ещё кое-кто видел, что у меня есть талант и будущее, — Элизабет Гиньо, тоже студентка Коше. Элизабет, которая станет моей женой; её красота ослепляла меня, но я ни разу с ней не заговорил. Ей двадцать пять лет, а мне всего девятнадцать. Она до театрального училась на психологическом, всё читала, знает все тексты, всех великих авторов и — завершающий штрих к портрету — изумительно играет. Если есть девушка, к которой я и подойти не решусь, так это она. Впрочем, в ту пору я вообще не помышлял, что какая бы то ни было женщина может в меня влюбиться. Я нёс тяжкое бремя нежеланности, более того, я чудом уцелел после многочисленных попыток уничтожения, вообразите же, до чего трудно мне было жить с собой в ладу, хоть мало-мальски любить себя, а как, спрашивается, покорять девушку, ждать, что она тебя заметит и, может быть, полюбит, если ты сам себя не любишь? Если без всякого удовольствия смотришься в зеркало? Я, конечно, спал иногда с девушками, но, как правило, спьяну, и не узнал бы их, если бы встретил назавтра.
Элизабет первая проявила ко мне интерес, наверно, это и вызвало во мне немедленный ответный порыв. Чтобы такая женщина смотрела на меня, то и дело со мной заговаривала, комментировала мою игру на сцене — да я на такое и надеяться не мог, с моей-то биографией! Совершенно не мог надеяться! Она твердит мне, что я могу много больше, куда больше, чем показываю сейчас, — это я-то, дикарь из глуши, бывший гопник из Шатору. Она говорит умно и доброжелательно, это слегка кружит мне голову, и я, не зная, что ответить, начинаю глупо смеяться. А ведь это не пустые слова: с высоты моих метра восьмидесяти пяти — она мне ровно по грудь — я вижу в прекрасных лазурных глазах весь её интерес ко мне и даже восхищение. Может быть, она и не любит меня пока — во всяком случае, я запрещаю себе об этом думать, — но очевидно, что я занял место в её сердце, а это уже много, колоссально много, до того колоссально, что я таю от благодарности. Вот так и начался наш роман. Кроме меня, все студенты курса — дети буржуа, и Элизабет не исключение, она выросла в Бур-ла-Рен, у отца, выпускника Высшей политехнической школы, директора в Управлении парижского городского транспорта, и матери из дворян, но, не в пример другим девушкам, она не задирает нос и плюёт на условности, она открыта всему, любопытна, артистична, сумасбродна и незаурядно умна. Впрочем, не будь она такой, на меня бы и не взглянула, и я бы не почувствовал, что симпатичен ей, а потом и любим со всеми моими недостатками и шальной головой.
Пока Элизабет занимала мало-помалу место в моей жизни, а я — в её, я работал как вол, навёрстывая упущенное. За несколько месяцев я открыл для себя всех великих авторов, от Корнеля до Шекспира, от Мариво до Мюссе, включая Жорж Санд, Бертольда Брехта и Петера Хандке. Я пытался за один год наверстать все те, когда шлялся без дела по улицам Шатору, и обнаружил в себе такие способности к усвоению материала, о каких и не подозревал. Достаточно одного слова — и я мог продекламировать целую сцену, в упоении от музыки и не ощущая ни малейшего усилия памяти. Казалось, эти слова становились моими, я воплощал текст, что и называется настоящей игрой — я пойму это позже, работая с Клодом Режи и Маргерит Дюрас. Пойму с изумлением, что я, на диво пустой внутри, без тормозов, может быть, даже без личности — но почему? не потому ли, что я так мало получил от жизни? — в каком-то смысле пустой, как чистый лист, и поэтому легко и естественно впускаю в себя персонажа, говорю его голосом, живу его судьбой. К этому я ещё вернусь, но хочу сказать здесь, сейчас, потому что именно эта непринуждённость игры, наверно, и объясняет любопытство, которое я возбуждал в Элизабет, как и в Коше.
В остальном же я так и остался маленьким дикарём из квартала Омелон, чуждым всему, что происходит вокруг, не знающим ни законов, ни правил, неспособным вписаться в группу. Первые студенческие демонстрации весной 1968-го прошли мимо меня. Да, вероятно, переполнилась чаша терпения деголлевских лет, но меня это не затрагивает, у меня нет никакого политического сознания, лишь жалкие начатки исторической культуры, и единственный мой багаж в этом плане — я видел, как Деде продавал «Юманите». Я поэтому a priori более благосклонен к коммунистам и к левым вообще, но не читал ни Маркса, ни Жореса, ни Мао. О студентах, которые скандировали лозунги, а потом строили баррикады и жгли машины, я думал, что это богатенькие сынки, детки буржуа развлекаются, и посмеивался над жалким зрелищем, которое они являли. Но не только посмеивался: я затесался среди них и ночами, когда они засыпали в Одеоне и в аудиториях медицинского факультета, со знанием дела их обчищал: снимал часы, ожерелья, брошки... Делайте себе революцию, ребята, а я пока буду делать денежки. И, набивая карманы их ценностями, я, помнится, без устали декламировал ровным голосом, как будто стоял на сцене, стихи Жюля Лафорга, которые выучил вместе со всем остальным за этот горячий год:
Милостивые государи и милостивые государыни,Ваша мать умерла теперь,
Добрый могильщик пальцами старыми
Скребет в вашу дверь...2
Чужие слова, снова чужие, взамен своих, которых у меня нет.
1 Mon rêve avait raison, op. cit., p. 69.
2 Жюль Лафорг. Жалобы, 1885. Перевод И. Эренбурга.
| Путешественник без багажа | Содержание | Парни из банды |