1. ЛЮДИ, ПОМОГАЮЩИЕ ЖИТЬ
При первой встрече с Бурвилем, состоявшейся в 1962 году в деревне Иль-де-Франс, где идут съёмки фильма по одному из моих романов («Денежки Жозефы»), он мне почти незнаком. Я не хожу в театры на Бульварах, редко слушаю радио, не слежу за светской хроникой в газетах. Наконец, что касается кино, я предпочитаю фильмы таких режиссеров, как Рене, Годар или Антониони.
Бурвиль ассоциируется у меня с эстрадой — он певец, комик. «Почтовые открытки» и «Карандаши»(*). Это хорошо. И всё же в моей памяти, как гвоздь, застряло воспоминание о фильме «Через Париж», точнее, последний его эпизод, когда Гранжиль и Мартен снова, уже после войны, встречаются на вокзале. «Ты по-прежнему таскаешь чемоданы?» — с дружеской иронией спрашивает Гранжиль, стоя на подножке спального вагона. «Увы. чужие», — отвечает ему Мартен, который в войну промышлял на черном рынке, а теперь опять стал носильщиком. Приоткрыв рот, с удивлением во взоре, взволнованный воспоминанием о драматической ночи, когда они вместе несли через весь город разрубленную на куски тушу свиньи, ночи, закончившейся арестом его одного, Мартен поднимает глаза на своего бывшего напарника. Уже тогда тот был на стороне хозяев положения и сейчас разъезжает в спальных вагонах; а вот он только смотрит вслед отъезжающим поездам. Мартен прекрасно разбирается, что к чему. И тем не менее он улыбается. Ни затаённой злобы, ни горечи. Перед нами мягкий, покладистый человек, который, несмотря на все переживания, не утратил душевности.
Я помнила этот лучистый взгляд Бурвиля, но больше я ничего не знала о нём. Разумеется, он будил во мне любопытство. Но, признаюсь, не такое сильное, как Пьер Брассер или Анна Маньяни, занятые в этом же фильме.
Затем я попадаю на площадь, где реальные дома перемежаются с декорацией, в толпу людей, помогающих или участвующих в работе над фильмом. Снимается Анна Маньяни, и все смотрят на неё. Смотрю и я... Бурвиль тоже здесь, рядом со мной, но его я не вижу. Он так мало отличается от персонала съемочной группы и зевак, так слился с ними, что, если бы мне не показали, я бы его и не заметила.
Быть может, я уже встречала его и не узнавала, так как ничто в нём не приковывает к себе взгляда. Вот Брассера я бы узнала. Кинозвезды всегда окружены каким-то ореолом, как будто уже одно сознание, что они должны выделяться, описывает некий магический круг, не позволяя приближаться к ним вплотную.
Возможно, они чувствуют, что на них всегда смотрят, что им не пройти незамеченными, и даже тот, кто не знает их в лицо, невольно спросит себя «кто бы это мог быть?».
С Бурвилем ничего подобного. Он сливается с безымянной толпой, потому что черты его лица ничем не примечательны, а поведение не привлекает к себе внимания. Поэтому какой-нибудь зевака, никогда не видевший его фото, мог бы запросто вступить с ним в разговор... И мы находились в двух шагах друг от друга, но я не замечала его, пока мне не показали, — он стоял, руки в карманах, и смеялся со всеми наравне. Потом кто-то указал ему на меня, он обернулся и протянул мне руку. Знакомство состоялось, но ему нечего сказать. Мы говорим общие фразы и продолжаем наблюдать за игрой Маньяни. Нечего сказать... Это не совсем так: почти тут же он принимается расспрашивать меня об экранизации моего романа, проявляя тонкое понимание роли и озабоченность тем, как полнее передать её смысл. Но главное не это.
Конечно, понимание своей профессии и большой интерес ко всему, что касается её, увлечённость работой, стремление добиваться хороших результатов, короче говоря, то, что он актёр до мозга костей, безусловно важно. Но разговор о Бурвиле следует начать не с этого. Большого актёра без увлечения своей профессией нет. Однако выделяет его среди других не это, а прежде всего манера держаться. А она такова, что даже незнакомому человеку легко сразу же заговорить с ним на любую тему, как можно говорить только с теми, кто внушает доверие... В последующие дни всё было так же, как и в первый... Сидит ли он в уголке с газетой или, пользуясь свободной минутой, отошёл в сторонку, он не отделяется от остальных, не держится особняком, и кто угодно может прервать его чтение замечанием о погоде, о пробках на улицах, и он тут же откладывает газету и вступает в разговор. Впрочем, большую часть времени он находится среди людей, болтает, смеётся, слушает анекдоты или рассказывает свои.
Словом, такой же человек, как и все. «А почему бы и нет!» — воскликнет читатель. Но я не думаю, чтобы это было так уж в порядке вещей. На мой взгляд, в той необычайной ситуации, в какой находится кинозвезда, самое естественное для неё — утратить естественность, не быть, как все. Ибо, мне кажется, нелегко быть кинозвездой и при этом сохранять простоту.
Могут возразить, что актёры, мол, к этому привыкли. Вот именно... Это значит, что они нашли соответствующую манеру держаться, помогающую им переносить чужие взгляды. И потому они всё время немного играют, не всегда отдавая себе в этом отчёт, благо актёру ничего не стоит исполнять роль — ведь играть его профессия. Как же ему не поддаться искушению и не играть даже в жизни?
Но Бурвиля характеризует не одна эта естественность поведения. Надо сказать и о его даре заставлять любого чувствовать себя с ним легко: бездельника, охотящегося за автографом, осветителя, который просит его «чуть подвинуться» в кадре, фотографа, который отрывает его от дела, показывая снимки, меня, которая, наверняка, порядочно докучает ему своими вопросами. Но само выражение заставлять чувствовать себя легко, предполагающее волевое начало, совсем не подходит к Бурвилю. Скажем иначе. Не то, чтобы он заставлял людей чувствовать себя с ним легко. Просто он от природы таков, что с ним всегда легко. И это тоже не кажется мне столь уж обычным, даже для заурядного человека. Чаще всего люди, встретившись и обменявшись привычными словами: «Очень приятно познакомиться, мсье», с вежливой улыбкой отворачиваются, чётко обозначив границу общения. «Очень приятно познакомиться» — три маленьких слова, перед тем как разойтись... А ещё писатели сочиняют душераздирающие романы на тему о разобщенности!
Но бывает, правда очень редко, что контакт с незнакомым человеком устанавливается незамедлительно. Улыбка, взгляд, слово — и кажется, знакомство состоялось давным-давно. Он (или она) необъяснимым обаянием разрушают панцирь, которым люди отгораживаются друг от друга, и это всегда кажется (во всяком случае, мне) просто чудом.
Нечто подобное происходит при знакомстве с Бурвилем.
Он как тот сослуживец по конторе или по цеху, которого зовёшь, когда что-то не клеится, а после работы приглашаешь выпить рюмочку, потом рассказываешь о нём дома, всегда вспоминая с улыбкой. И почему-то очень скоро начинаешь рассказывать ему, что сынок неважно учится в школе, и спрашиваешь, как бы он поступил на твоём месте. Спрашиваешь не только, чтобы узнать его мнение, но и потому, что он всех к себе располагает.
Или ещё. Каждая встреча с Бурвилем немножко напоминает мне встречу на дороге с моим соседом-односельчанином — пусть не всегда мы можем сообщить друг другу что-то важное, но неужто же так и разойдёмся, не пообщавшись?.. И вот мы говорим об урожае и выпавшем граде, повторяем то, что уже говорили другому соседу, и, расставаясь, не узнаем ничего такого, чего бы уже не знали; мы обменялись ничего не значащими словами, но при этом ощутили, что его и меня теснейшим образом связывает принадлежность к одному — и единому — роду людскому.
С Бурвилем мы часто обменивались общими фразами, шутили, смеялись — он не прочь посмеяться тем заразительным смехом, который веселит душу... Бывало, все прыскают со смеху после того, как он мило расскажет какую-нибудь забавную историю из своего репертуара. Особенно, если на съёмочной площадке создалась напряжённая атмосфера.
Киношникам знакомы такие моменты, когда все готовы кусаться — не ладится какой-нибудь план, затянулась съёмка и в довершение ко всему костюмерша забыла шарф главной героини. «Это чёрт знает что! — рявкает режиссёр. — Я её выгоню. А ты что здесь ворон считаешь? Всем здесь на меня плевать». Вот в этот момент Бурвиль и острит в своей добродушной манере или выкидывает какой-нибудь номер, сопровождая его заразительным смехом. И все хохочут — гроза миновала. Атмосфера разрядилась, и наша тигрица Маньяни, готовая было зарычать, тоже заливается звонким смехом, хлопает Бурвиля по спине, похоже, сейчас она расцелует его. Так и есть... Он отвечает ей поцелуем и, довольный, смеётся...
Кажется, он испытывает органическую потребность, чтобы окружающие были настроены добродушно. Потребность не осознанную, а подсознательную, и он делает всё, чтобы добиться этого.
Ничего удивительного, что Бурвиля любят все — и те, кто хорошо с ним знаком, и те, кто знаком с ним немного, и прежде всего те, кто сталкивается с ним по работе. А это главное. Когда люди вместе работают, особенно в кино, где добрая воля всех участников непрерывно подвергается испытанию нервов, каждый точно знает, чего стоит другой. Если вы хотите составить себе мнение о кинозвезде, поинтересуйтесь, что думает о ней осветитель. И очень скоро выяснится, что «естественность», которую многие актёры с такой легкостью разыгрывают на публике, оказывается фальшью. К тому же сами киношники не падают ниц перед «звёздами». Кинозвезда находится на съёмочной площадке вместе со всеми. Так что в этом непосредственном общении, под перекрестным огнём внимательных взглядов подделка обнаруживается незамедлительно.
Бурвиль никогда не разочаровывает, потому что в нем всё неподдельно. Он и есть тот симпатяга, каким воспринимается по внешнему впечатлению. Впрочем, если бы дело сводилось только к этому, право, не стоило бы и браться за книгу о нём. Однако начать следовало именно с этого, потому что отсюда идёт всё — даже его искусство.
(*) - Песенки из репертуара Бурвиля (здесь и далее примечание переводчика).