6. РЕАЛИЗМ, УПОРСТВО, ТЕРПЕНИЕ
За первый год военной службы в Париже, в музыкальной команде 24-го пехотного полка, Бурвиль постигнет две вещи. Во-первых, что можно зарабатывать себе на жизнь (или иметь в виду такую возможность) тем, что до сих пор было для него своеобразным развлечением. Действительно, когда он явился в казарму Пепиньер со своим корнет-а-пистоном под мышкой, она была настоящим питомником молодых музыкантов, так как находилась неподалёку от консерватории и привлекла с десяток молодых исполнителей. Это были люди, смело делавшие ставку на то, что занятия музыкой могут определить всю их жизнь.
Во-вторых, он узнал, что может иметь успех не только на свадьбах и деревенских праздниках, но и у более искушённой парижской публики. Это эпоха моды на народные конкурсы песни, в которых принимал участие любой желающий, а главным арбитром была публика. Такие конкурсы проходили повсюду — в кафе, в перерывах между сеансами, в кинотеатрах, дансингах, на радио. Подающий надежды певец при отсутствии сцены взбирается на стол и начинает петь. Если он понравился, публика даст ему допеть, если нет, кричит «долой», и ему приходится уступать место другому. Многие «выходят из игры» после первого куплета. Прошедшие первый тур, участвуют в следующем — и так до финального тура.
Андре Рембур участвует во всех конкурсах, больших и маленьких. Он исполняет песни своего кумира Фернанделя (за полгода до отъезда в Париж он видел его выступление в Руане и был так потрясён, что даже потерял способность смеяться...). Его излюбленная песенка — «Игнатий». Костюм искать не приходится — он выступает в военной форме.
И вот он побеждает — в маленьких конкурсах и в больших: публика смеётся от всего сердца. Уже в первый год он получает первую премию Салона химии, побеждает на конкурсе Парижской почты, организованном Жоржем Брике, затем он с успехом выступает в передаче, рекламирующей пиво «Бирр».
Среди своих товарищей он на положении «звезды». И его просят быть «звездой» на традиционном празднике полка. Полковник настолько очарован «Игнатием», что рисует на Бурвиля дружеский шарж, проявляя к нему всяческую благосклонность. Но тут началась война... Андре уходит на фронт! Однако, выступая в армейском театре, он добивается новых успехов, и кое-кто из товарищей — уже тогда! — советует ему по окончании войны (считают, что она будет недолговременной и победоносной) попытать счастья на сцене. После поражения, которое выбросит его на юг Франции, он знакомится с Этьеном Лораном — при следующей встрече, несколько лет спустя, они станут соавторами песен.
Таковы его карты, когда в 1940 году, после демобилизации, он решает вернуться в Париж: несколько козырей, но мелких, если говорить объективно. Его главный козырь — он сам. То человеческое тесто, из которого испечён этот актёр, а также тот факт, я позволю себе высказать своё мнение, что в нём сильна крестьянская закваска. И крестьянина не опереточного, какого он часто высмеивал на сцене, а потомственного, с его достоинствами особого свойства — их редко приносят на службу искусству, потому что они не зовут к полёту.
Прежде всего это реализм, сдобренный оптимизмом. Жизнь крестьянина проходит в столкновениях с холодом и жарой, с полевыми работами — с трудом изнурительным и требующим большого терпения. Чудес не бывает: пожнёшь то, что посеешь, да ещё при условии, если станешь полоть, пропахивать междурядья, поливать, косить... И тем не менее никакой тревоги: пока под его ногами земля, в принципе ему ничего не грозит, от голода он не умрёт. Все достаётся большим трудом, но этот труд себя оправдывает. Надо работать, быть не слишком требовательным, терпеливым, и тогда все уладится... Позволительно даже некоторое, умеренное честолюбие, ибо почти каждому крестьянину, отличающемуся упорством, удаётся расширить участок земли, доставшийся от отца. Достаточно проработать на нём жизнь. Никаких скачков вперёд, но мало и отступлений... Города рождают яркие звёзды, способные мгновенно достигнуть зенита, и, случается, продержаться там, но случается и упасть. Крестьянин же делает всё в положенный срок, зато падает он редко. Реализм, упорство, терпение.
Андре Рембур в те несколько недель, проведённых им в отчем доме перед тем как податься в Париж, — это человек, трезво глядящий на тернистый путь, на который он решил ступить. Домашние убеждают его, предостерегают, что искушение стать эстрадным актёром — безумие. Но он всё знает сам: и про трудности и про жалкие шансы... У него нет никаких иллюзий... И тем не менее решение принято, он ставит на свою «безумную» карту настолько благоразумно, насколько это возможно. Андре подходит к этому, как к предстоящей битве: выиграет он её или проиграет — покажет будущее. Поскольку иллюзий он не питает, ему не грозит свалиться с большой высоты. Потерпев провал, он вернулся бы в деревню, конечно, разочарованный, но не горько. Ведь у него есть ещё один козырь — заряд оптимизма, позволяющий переносить трудности и даже провалы без трагедий.
И вот он, наконец, приехал в Париж (к тем десяти тысячам собратьев, стремления которых совпадают с его собственными), чтобы безбоязненно встретиться со столицей Франции и в исключительно трудных условиях её завоевать.
Он не намерен разыгрывать из себя дитя богемы, подогревая мечту голодом. Прежде всего он подумает о том, как заработать на жизнь, поскольку, во-первых, он реалист, а, во-вторых, ходить в рваных башмаках, оправдываясь тем, что ты актёр, ему не позволяет гордость. Ведь если не пренебрегать трудом, работой, пусть самой неблагодарной, то заработать на жизнь можно всегда. Андре перепробует многие профессии, одну за другой — посыльного, водопроводчика, мойщика окон, полотёра... Несколько месяцев спустя, устроившись рассыльным Монетного двора, он закрепится на этом месте. Ему нравится его работа, которая заключается в том, чтобы разъезжать по Парижу на велосипеде...
Когда проблема работы была решена, Андре занялся тем, что привело его в столицу. В те годы музыка для него важнее комических номеров. И он поступает в консерваторию по классу трубы. Но в своей комнатушке на улице Клиши он репетирует и песни, которые упорно продолжает заимствовать у Фернанделя. А разучив их, спешит на прослушивания.
Он, в дальнейшем не знавший провалов, чувствует себя словно парализованным перед антрепренёрами — составителями унылых программ.
И зачастую пробы оканчиваются плачевно. Однако это его не обескураживает.
Так будет продолжаться два года — осечки, незначительный успех, нелёгкая жизнь. Но молодой актёр не падает духом. Он не из тех, кто сдаётся при первом разочаровании. Он никогда не питал иллюзий, что избранный путь будет лёгким. Сегодня провал? Но, быть может, завтра, его ждёт успех. Надо только упорно его добиваться. И вот этот неисправимый оптимист, позднее всегда старавшийся обязательно протащить шутку в драматические роли, даже когда это от него не требовалось, умудряется быть счастливым и при обстоятельствах, которые другими воспринимались бы как крушение всех надежд. Об этих годах он вспоминает без тени грусти, потому что он из тех, кто помнит счастливые минуты и стремится отыскать проблеск радости в плохих. Ведь все зависит ещё и от того, как смотреть на жизнь, людей, вещи. И если он и вспоминает об этих объективно трудных годах, то для того, чтобы вспомнить о счастье, которое они ему принесли. «И всё-таки, — говорит он, мимоходом коснувшись трудностей, — мы жили весело».
В комнате на улице Клиши площадью два метра на два окно не открывается; она под самой крышей, и зимой тут можно замёрзнуть, а летом задохнуться. Но весёлой шуткой звучит его рассказ о том, как зимой 1940 года, на редкость суровой, он, по праву получив карточку на уголь — газовое отопление у него отсутствовало, — пытался раздобыть печку. Её достал ему брат, практикант больницы Нейи-сюр-Марн. Они перевозят её вдвоём на ручной тележке через город, как Гранжиль и Мартен свой чемодан в фильме «Через Париж». Потом привезли уголь, но погреба в доме нет, и его сваливают прямо в комнате, между, кроватью и столом... И лишь тогда обнаруживается, что дымохода тоже нет. И вот куча угля лежит посередине комнаты до самого его переезда в другую.
Если же он упоминает о голоде — ведь в двадцать лет человеку жаловаться на аппетит не приходится, — то лишь для того, чтобы вспомнить про свои многочисленные визиты в больницу Нейи, куда брат приглашал его в качестве сиделки.
Другой его козырь — способность идти на компромиссы, которые, однако, не компрометируют. Компромисс ли без нытья натирать полы, когда ты человек особенный, актёр? Но на подобные компромиссы, в конце концов, идут все, только делают это со скрежетом зубовным. Вот что хуже, так это добиваться на первых порах успехов у антипатичной ему публики и зависеть от неё. Преодолевать смущение, от которого он долго не мог избавиться и не совсем избавился по сей день. Быть только шутом, умеющим потешать зрителей, глядящих на него с эдаким снисхождением, тогда как...
Ведь нельзя же и вправду думать, что Бурвиль, каким мы знаем его теперь, не ощущал в себе способностей к чему-то большему.
Когда он рассказывает, что атмосфера этих «ночных кабачков», где ему приходилось выступать в начале карьеры, а по сути дела, притонов и чуть ли не борделей, лишала его присутствия духа, ему можно поверить. Этот парень, оставивший в деревне невесту (они поженятся, как только он начнёт прилично зарабатывать), впоследствии образцовый отец семейства, по роду своей профессии приобщился к среде, которую не принято считать особенно нравственной. И, конечно же, он должен был испытывать отвращение к публике, состоявшей почти из одних спекулянтов на чёрном рынке. Ледяная комната с кучей угля посередине — воспоминание хорошее. Но ему не до улыбок, когда, воскрешая в памяти эти заведения сомнительной репутации, он говорит: «После всего, что я нагляделся там, меня уже ничем не удивишь». И это не поза обывателя: ведь не осуждает же он встречавшихся ему там девиц лёгкого поведения, разве что вспоминает, с какой у него были приятельские отношения, а у какой добрая душа. Он даже склонен им симпатизировать, ведь в конечном счёте они, как и он, терпели унижения, ублажая клиентов, которые обжирались, пока другие пухли от голода.
«Эти люди с их хамством были невыносимы». К тому же он страшно уязвим, этот комик, который может добиваться успеха, только вызывая смех, основанный на издёвке. Ему приходится буквально отдавать себя на съедение вульгарной публике, лишённой всякого душевного благородства. Отношения с ней ничего общего не имеют с теми отношениями, какие установятся у него впоследствии с простонародной публикой. Конечно, и её признание придёт через смех, но этот смех великодушен, проникнут симпатией. Вот почему, возвращаясь рано поутру на велосипеде с ночных выступлений, он не единожды принимал решение, что ноги его больше не будет в этих заведениях, где актёр подаётся на десерт — после сытной еды и женщин...
Но... Но он крестьянин и прекрасно знает, что нельзя привередничать.
Его не устраивают ни эти кафе, ни их посетители? Но где ещё может он на первых порах попытать удачу? Он ухватился за кончик нити, и он держится за него, не выпуская. Выбирать он станет потом... Однако в этом компромиссе нет ничего компрометирующего. Прежде всего потому, что он смешит пошляков, не подделываясь под их тон. Он отказывается опускаться до вульгарности, на которую они столь падки. Ибо его комические номера нередко содержат солёную шутку (об этом речь впереди), но никогда пошлятину. И уже первые песни собственного сочинения показывают, в чем заключается основная счастливая находка Бурвиля — вызывать жалость и симпатию к «горемыке», которого он изображает, потешаясь над ним.