Жан Марэ: О моей жизни (1994)

Глава 2. (страницы 18-21)

(Перевод Натэллы Тодрия)

страница 18

Мать сняла в Везине уродливый каменный дом с башенкой, восторгавшей меня. Трёхметровый бассейн в саду, окружённый искусственными скалами, казался мне огромным, как море. Настоящий замок! Мы живём в замке. Моя мама принцесса, а может быть, даже невеста самого бога.

Жизнь налаживалась. Бабушки занимались хозяйством. Как ни странно для замка бога, но слуг не было. Тётя Жозефина взяла на себя уборку первого этажа, стирку, завтраки, рынок и моего брата Анри. Бабушка — второй и третий этажи, обеды, глажку, шитье и меня.

С пяти до семи вечера они играли в жакэ. Для меня это было зна́ком скорого маминого возвращения. Я жил в постоянном ожидании, играя, как и все дети. Но с пяти до семи мои игры становились особенными: я забирался в столовой под стол, покрытый длинной скатертью, или, если была зима, садился на корточки перед печкой и погружался в мир, куда лишь мне одному был открыт доступ; там обитали друзья и враги, известные только мне. В то же время я жадно прислушивался к разговорам бабушек. В них я угадывал какую-то тревогу за мать и сам проникался ею, не пытаясь её побороть. Напротив, разжигал её так, что она становилась почти нестерпимой. Я плакал, сидя под столом, но одновременно как бы наблюдал за собой со стороны и упивался собственными слезами.

Мать возвращалась. Я слышал: «Как ты поздно! Мы так волновались!» — и выходил из своего убежища.

Это была ни с чем не сравнимая радость, и каждый вечер я целовал свою мать так неистово, словно ей, как Перл Уайт в «Тайнах Нью-Йорка», пришлось преодолеть немыслимые препятствия, чтобы соединиться с нами.

Нагруженная свёртками, мать превращала свои вечерние возвращения в каждодневный рождественский праздник. Иногда нам с братом разрешалось самим раскрывать пакеты. Какое великолепие! Сладости, фрукты, иногда одежда для нас и наших милых старушек. Там бывали ещё какие-то вещи, которые мать уносила в свою голубую спальню. В ней всё было голубым: драпировки, кресла, ковры, покрывало, обои, мебель — подделка 1900 года под стиль «Людовик XIV».

страница 19

Мама спускалась к обеду. Принцесса превращалась в Золушку: старый, полинявший, дырявый, в разноцветных заплатах халат. Обед состоял обычно из одного блюда, но многочисленного и разнообразного десерта.

«Я видела Эжена, сказала ему, что он должен сделать это для детей...» (Эжен — мой мнимый крёстный.) Эта фраза навсегда осталась в памяти. Мать рассказывала, как она провела день, вернее, то, что могла о нём рассказать: «Я была на почте. Почтовый служащий высунул голову в окошечко и сказал: ❝Нечестно!❞ Я дала ему пощёчину. Кончилось это полицейским участком. Эжен всё уладил».

Или: «Я чуть не опоздала на поезд, бегу, толкаю какого-то человека, который кричит: ❝Грязная шлюха!❞ Я отвечаю: ❝Может, и шлюха, но не грязная❞».

— Мама, что такое шлюха?

Мама объясняет: «Это такая птица, очень красивая, очень изящная»* (* Игра слов: grue — журавль и шлюха, проститутка (разг.).).

— О, тогда ты должна быть довольна!

Для меня, как, наверное, и для всех детей, было великим счастьем спать в маминой постели. Думаю, ей тоже это доставляло удовольствие. Она часто мне это разрешала. Но больше всего любил я присутствовать при том, как она одевалась по утрам в ванной перед уходом из дома.

Эта бесподобная ванная комната находилась напротив голубой спальни в коридоре» который вёл в комнату тёти Жозефины, как раз над маленьким кабинетом, где мы иногда готовили уроки и хранили наши игрушки. Её единственное окно выходило на задний дворик. Добраться до него было трудно из-за огромного туалета XIX века, занимавшего много места. В его ящиках — полным-полно железных коробочек, картонок, наполненных вуалетками, лоскутками, пемзой, шпильками для волос, верёвками всех сортов, цветов и размеров; там были газеты, которыми она проверяла, достаточно ли накалены щипцы для завивки волос, — их было множество, всех размеров; купальные шапочки, пудры, тушь для ресниц, губная помада и тысяча других причудливых вещей. Кроме того, ванная была переполнена всевозможными мыльницами с мылом разных цветов и разных марок, несметным количеством зубных щёток и щёток для волос, новых и вышедших из употребления.

страница 20

Стоявшая посередине комнаты большая круглая спиртовка издавала чарующий запах, на ней — чайники и грелки с горячей водой; на деревянной этажерке — газовая плитка, где нагревались щипцы для волос. Серая необлицованная ванна на потрескавшемся, дырявом линолеуме. На бесцветных стенах прибиты верёвки, на них развешаны полотенца. От всего этого старья исходил непостижимый запах: смесь газа, жжёной бумаги, пудры, горелых волос и духов «Герлен». Да, я совсем забыл! Духи, духи всех марок и флаконы всех размеров. Забыл и о больших этажерках, задрапированных занавесками, скрывавшими застиранные купальные халаты. Сидя под этими занавесками, я становился свидетелем чудесного превращения!

Великая честь, наполнявшая меня непостижимой радостью. Наступал момент, когда подмазавшись и причесавшись, мама начинала выбирать украшения. Она становилась божеством, идолом, и мне так хотелось самому надеть на неё серьги, колье, браслеты, кольца. Иногда мне разрешалось выбрать платье, и я бывал счастлив, если мой выбор получал одобрение. Наконец наступала очередь шляпки, вуалетки и перчаток.

Грязная ванная превращалась в тайный грот какой-то феи, в лабораторию алхимика, творящего красоту. Золушка была готова к балу. Я провожал её до садовой ограды и каждый раз приходил в отчаяние, когда она уходила. Всё, до малейших деталей, было фальшиво в нашей жизни: она садилась на поезд в Пеке, тогда как мы жили в Везине.

страница 21

Иногда, обычно по четвергам* (* По четвергам во французских школах не было занятий.), мама брала нас с собой. Всё было наслаждением: и путешествие в пригородном поезде, и вокзал Сен-Лазар, и такси. Но особенно кино! Моими любимыми фильмами были фильмы ужасов, а также приключенческие ленты. Моими любимыми актёрами — Перл Уайт, Дуглас Фэрбенкс, Мэри Пикфорд, Нита Налди. И всё-таки главным удовольствием было сидеть рядом с мамой. Я радовался и гордился, что все оборачивались, когда она проходила мимо, и никогда не испытывал ревности.

Часто мы заходили к моему так называемому крестному Эжену в его кабинет на вокзале Сен-Лазар, где он теперь служил комиссаром по особым поручениям.

Иногда наши визиты не имели специальной цели, но порой они были вынужденными. Нас силою приводили в комиссариат, если, например, моя героиня не брала билетов или отказывалась их предъявить под тем предлогом, что кондуктор был без белых перчаток, или если моя мать давала пощёчину какому-нибудь бедолаге, вынужденному к тому же принести ей извинения перед комиссаром.

Брат не знал куда деваться от смущения. А я ликовал. Мне казалось, что мама на всё имеет право, что она не похожа на других матерей. Почему? Да потому, что моя мать была подругой бога, может быть, его женой или его матерью... но тогда... Тогда я был, быть может, да, я был самим богом.

страница 17

Содержание

страница 22

ФРАНЦУЗСКОЕ КИНО ПРОШЛЫХ ЛЕТ