Жан Марэ: О моей жизни (1994)

Глава 20. (страницы 274-277)

(Перевод Натэллы Тодрия)

страница 274

Это для него невозможно.

Итак, я обедаю с больным братом, матерью и племянницами. После обеда сижу перед телевизором, но ничего не вижу, ничего не слышу. Идя спать к себе, без всякой надобности вхожу в спальню Жоржа. Думаю: «Никуда не пойду, глупо выходить, если совсем не хочется». И возвращаюсь в спальню, одеваюсь, выхожу, сажусь в открытую машину. Свежий воздух приносит мне облегчение. Включаю радио и медленно еду, не зная куда. Оказываюсь в Париже на площади Согласия. Всю дорогу думаю о Жорже. Где он? В Каннах. Мне хочется, чтобы он был счастлив, весел, чтобы он развлекался. Но не вру ли я себе? Не думаю, и всё же мне грустно. Я запрещаю себе грустить.

Если бы в восемнадцать лет я проснулся однажды утром в своём доме, в доме, который люблю, в белом доме на ковре из травы, с бассейном, мастерской, где я пишу, если бы я имел машину, роли, известность, грустил бы я тогда? Нет. Ну так что же... А то, что мне не восемнадцать лет.

На углу улицы Сент-Оноре и Сен-Рош я захожу в знакомый бар. Заказываю виски. В одиночестве чувствую себя здесь смешным. Уже жалею, что вошёл. Хочу уйти, но остаюсь. На меня смотрят с любопытством. В конце концов решаюсь вернуться в Марн и лечь спать.

Несмотря на поздний час звоню нашему другу Мадлен, у которой живёт Жорж. Кажется, она рада моему звонку. «Поздравляю тебя с именинами, завтра день святой Мадлен». Она передаёт трубку Жоржу. Наш разговор тянется вяло, прерывается большими паузами. Трубку снова берёт Мадлен. Она советует мне выпить шотландское виски.

страница 275

Они с Жоржем тоже выпьют. Таким образом мы будем пить вместе. Я обещаю и кладу трубку. Гашу свет. Чтобы заснуть, стараюсь увидеть сон наяву, пока не увижу его во сне.

Мой сон наяву странный, я стыжусь его. Это сон каботина. Я воображаю, что звоню Мадлен и объявляю, что кончаю жизнь самоубийством. Слышу в ответ:

— Что? Что ты говоришь?

— Я вскрываю вены, говоря с тобой.

— Ты сошёл с ума. Жорж! Жорж!

— Я думал, что тебе будет забавно рассказать завтра на пляже подробности моего самоубийства. Я поставил возле себя вазы, в них льётся кровь.

Я слышу: «Жорж! Жорж! Жанно вскрыл себе вены. Звони немедленно в полицию! В госпиталь!»

В этот момент настоящий телефонный звонок прерывает все эти глупости. Моя кухарка говорит: «Это месье Жорж». Он звонит, чтобы сказать, что они выпили виски, думая обо мне.

— Я тоже.

Забыл сказать, что прежде чем лечь, я выпил виски.

— Я не привык пить один. Это так странно на меня подействовало.

Он смеётся.

Потом я стараюсь читать. Но не могу. Так я и не заснул.

На следующий день я работаю в своём ателье. Готовлю декорации к пьесе Робера Ламурё «Поёт соловей», которую собираюсь поставить. Ламурё уже второй раз обращается ко мне, и меня трогает его настойчивость.

Я нашёл новый метод писать: работаю одновременно над несколькими картинами. Отдыхая от одной, пишу другую. Но никогда не могу решиться закончить. Без конца возвращаюсь к картине.

страница 276

Это недостаток, в котором есть и своё преимущество: оно позволяет мне каждый день прикасаться к лицам моих лучших друзей: Жана и Жоржа. К портрету Жоржа я добавляю его собаку Кюран, которую он мне оставил. Я заставляю его положить руку на шею Кюрана. Его рука — это моя рука.

 

В четвёртый раз я получаю в Германии «Бэмби» (немецкого «Оскара»). Я попросил перевести текст моей короткой речи, чтобы произнести её по-немецки:

«Великая честь, которой вы меня удостоили, свидетельствует о Вашей беспримерной верности, ибо я знаю, что она больше обращена к Франции и продиктована скорее дружбой, чем моими скромными заслугами. И так как для меня нравственные качества артиста много выше профессиональных, я испытываю глубокую благодарность, которую выражаю Вам от всей души».

Когда мне выпадает подобная честь, я прихожу к выводу, что гораздо труднее нравиться самому себе, чем другим. Происходит недоразумение: в нас большей частью пленяют недостатки, которые в конце концов и составляют нашу индивидуальность.

Сознавать себя несовершенным — счастье: если бы я поверил, что достиг совершенства, моя профессия потеряла бы для меня всякий интерес.

Мы рождаемся красивыми или уродливыми, умными или глупыми, одарёнными или бездарными. Мы не несём за это ответственности. Счастье моей жизни заключается в том, что я стремился избавиться от недостатков, которые мешали мне стать таким, каким я хотел быть. Счастье, что я любил театр и живопись, требующих многих месяцев сосредоточенности и не дающих возможности пребывать в безделье.

страница 277

На долю Розали не выпало такой удачи. Сколько раз я с сожалением думал об этом! Уже давно у неё нет необходимости «работать». И всё же, когда она делает подарки брату, невестке, внучкам или мне, я понимаю по некоторым признакам, что она их не купила. В присутствии других я молчал, но, оставаясь с ней наедине, упрекал за то, что она не сдержала слова. Она же не щадила никого из моих друзей, говорила о них в недопустимых выражениях, в которых, не могу не признать, было нечто гениальное. Это вызывало настоящие бури, делавшие нас обоих несчастными.

Однажды Жан совершенно серьёзно сказал мне, что хочет жениться на Розали и усыновить меня. Тогда я стану его настоящим сыном.

— Ни за что не делай этого, — ответил я. — Как только у Розали появится кольцо на пальце, она станет Илльской Венерой. И, как у Мериме, раздавит тебя.

Прошло два года со дня смерти Ивонн де Бре. Её мать пожаловалась моей костюмерше, которая раньше работала с Ивонн, что у меня в уборной не висит фото её дочери, хотя там много фотографий других моих приятельниц. (Действительно, зная ревность Розали, я не повесил её.)

Костюмерша из самых добрых намерений солгала, что фотография Ивонн находится у меня на зеркале слева. И, чтобы её не уличили, повесила туда фотографию.

Моя уборная находилась очень далеко от входа в театр. К ней надо было пробираться коридорами и лестницей в два этажа. Ещё на улице я слышу крик. Узнав голос матери, бросаюсь наверх. Она увидела фотографию Ивонн, и Жанна, моя костюмерша, призналась, что это её рук дело.

— И хорошо сделала, — говорю я. — Это трусость с моей стороны, ведь я не повесил её сам.

— Я пойду в зал, когда ты будешь на сцене, и закричу, что де Бре была пьяницей и сволочью.

страница 273

Содержание

страница 278

ФРАНЦУЗСКОЕ КИНО ПРОШЛЫХ ЛЕТ