Морис Шевалье. «Мой путь и мои песни» (1977)
Глава 1. Люка. (страницы 38-40)
(Перевод Галины Трофименко)| страница 38 |
Это новшество оказалось подобно вспышке пламени. Мой успех нарастал как снежный ком. Меня рвали на части. Во всех больших городах моё имя стояло первым на афише. Заработки росли: в провинции я получал теперь сто франков в день, в Париже — от двадцати пяти до сорока.
В те времена одно из кафе в предместье Сен-Мартен было излюбленным местом встреч певцов второго и третьего разряда. Актёры первого класса не рискнули бы там показаться, но исполнители попроще, начиная с полудня, постоянно толкались здесь в поисках родственной души: ели, пили и болтали на профессиональные темы. Кафе это принадлежало супругам Паже, но всем заправляла мадам Паже (друзья звали её просто Фелиси), милейшая женщина-гренадер.
Однажды там ко мне подошёл немолодой комический актёр. Уже не раз я ловил на себе его недружелюбные взгляды. В тот вечер он бросил мне в лицо:
— Итак, звезда века снисходит до общения с ничтожными, бесталанными крабами?
Ошеломлённый неожиданным выпадом, я спросил, не пьян ли он. В ответ он вылил на меня целый поток оскорблений. В переполненном кафе внезапно наступила тишина: все с интересом ждали, как ответит актёр младшего поколения на вызов, брошенный ему старшим. А я, растерявшись, стоял и слушал всё, что изрыгал этот распоясавшийся человек.
— А ну-ка, выйдем на улицу, там я покажу тебе, жалкий фанфаронишка! — проревел он.
Что делать? Принять вызов? Я должен был это сделать, иначе моя репутация могла считаться погибшей... Я был должен, но не мог решиться. Глядя на побелевшее от ярости лицо противника, я чувствовал, как меня охватывает страх.
Не помню, что я ему ответил. Кажется, что не в моих правилах драться на улице... Что я не понимаю, что с ним... Одним словом, я испугался. Все, кто находился в кафе, стали свидетелями моего позора. Во взглядах, обращённых ко мне, я читал презрение. Только Фелиси встала на мою сторону.
— Ты прав, Морис, что не стал с ним драться. Ведь тогда тебе, пожалуй, пришлось бы драться со всеми, кого ты здесь видишь... Они все тебе завидуют!
Инцидент был исчерпан. Бледный как полотно, я вышел из кафе. Придя домой, я не знал, куда деваться от стыда, рыдал, называл себя трусом. Да, да и ещё раз да. Я струсил, я просто струсил.
Ночь прошла без сна.
| страница 39 |
В это время Париж только начинал знакомиться с английским боксом. Молодые французы набирали силу и с каждой встречей становились всё опаснее для английских и американских боксёров.
Один из моих друзей по имени Стилсон, оп был преподавателем танцев, стал брать уроки у молодого французского боксёра Монжевена.
И рассказал Стилсону обо всём, что со мной случилось, признался в своём стыде и отчаянии и умолил его уговорить Монжевена заниматься со мной боксом. Мне необходимо было научиться драться. Я не мог допустить, чтобы меня оскорбляли, не мог оставлять это безнаказанным и стал заниматься боксом, а после урока мы в течение нескольких минут боксировали с Монжевеном. Прошёл месяц, я делал успехи; разумеется, мне попадало, но зато я научился и получать удары и отвечать на них.
Как-то Стилсон, присутствовавший на уроке, небрежным томом предложил мне «надеть перчатки». Он был высоким, сильным, быстрым, и я уже приготовился к худшему, но, благодаренье богу, боксировал он не так хорошо, как танцевал. После того как мы обменялись несколькими ударами, я понял, что сильнее его, и перешёл в наступление, а вскоре выяснилось, что я настолько превосхожу его, что он сдался, — правда, уже после того, как я расквасил ему нос.
Вне себя от радости, я вновь ощутил вкус к жизни. Чтобы опять оказаться в ладу с самим собой и со всем светом, мне было необходимо немедленно бежать в кафе к супругам Паже и сразиться там с моим истерическим комиком. Я уже рассчитал весь бой. С трудом дождавшись часа, когда в кафе бывало больше всего народу, я отправился туда и, остановившись на пороге, окинул взглядом зал. Мой тип играл в карты. Сделав глубокий вздох, я, даже не задержавшись у стойки, прошёл прямо к его столику. Он оглянулся. Лицо у меня было совсем зелёным, но на этот раз не от страха, а от решимости.
В зале воцарилась тишина.
— Помнишь, как ты оскорбил меня?
— Ну и что?
— Ничего. Просто у меня было время поразмыслить... Выйдем-ка, старик, объяснимся.
— Браво, Морис! — раздался голос Фелиси Паже.
Все взгляды устремились на комика. Атмосфера была напряжённой, но то ли до моего противника дошли слухи, что я беру уроки «благородного искусства», то ли мой вид произвёл на него впечатление, только он сразу струсил, как я в первый раз, во всяким случае, on извинился, что был со мной груб: выпил, мол, лишнего, а против меня абсолютно ничего не имеет...
| страница 40 |
Честь моя была восстановлена, я чувствовал себя уверенно и спокойно. Подойдя к стойке, я чокнулся с мадам Фелиси.
Как в те годы мог наилучшим образом провести время человек, влюблённый в песню, имея лишь сорок су в кармане? Он шёл в «Эльдорадо» (десять су), или в «Альгамбру» (десять су), или в «Ла Скала» (двадцать су) и из последних рядов галёрки за три вечера мог услышать четырёх величайших «звёзд» тогдашнего кафе-концерта: Майоля, Полена, Дранема и Фрагсона. По десять су за «звезду» и Нормана Френча в придачу.
В воздухе предместий в те времена ещё носились отзвуки славы знаменитого Полюса, но я сам его не видел, он уже ушёл со сцены. Старики уверяли, что с ним никто не мог сравниться. У него был мужественный, сильный голос и широкий жест трибуна. Особенно популярными были его песни о политических деятелях. Соответственно острым куплетам он отрабатывал позы, повороты головы, жесты: например, поднимал шляпу на копчике своей трости.
Следом за ним на эстраду пришли другие.
Полен. Его персонажем был солдатик, наивный и себе на уме, худощавый, миловидный, с тоненьким голоском. Полен был дизером, обладавшим отменными комическими данными. Что же касается жеста, то он ограничивался тем, что крутил в руках клетчатый носовой платок и иногда закрывал им лицо, как бы желая скрыть смущение.
Фрагсон пел, сам аккомпанируя себе на рояле, следовательно, почти без жестов, кроме одного, который он повторял каждый раз, выходя кланяться: большим и указательным пальцами он показывал то в сторону кулис, то в сторону зала, как бы спрашивая у публики, оставаться ему или уходить.
Дранем создал жанр «без жестов», отличаясь в этом от знаменитых комиков, своих предшественников.
В общем, как видите, трое среди самых известных певцов этого поколения не делали движений ни руками, ни кистями рук. Чтобы создать образ, им было вполне достаточно очень точно найденных однажды типажей, поз, интонаций. И у них были, разумеется, очень хорошие песни.
А Майоль? Как он разрешил эту проблему? Интуитивно или подчинившись закону — выбирать манеру, отличную от других? Или здесь сыграло роль изящество, которым его наделила природа? Только один жест у него был гармоничнее другого, и владел он ими в совершенстве. Во всяком случае, он, бесспорно, был талантливее своих соперников, привлекательнее и обаятельнее их. Майоль был из тех, кто вызывает восхищение публики.
| страница 37 | Содержание | страница 41 |