Морис Шевалье. «Мой путь и мои песни» (1977)
Глава 1. Люка. (страницы 41-43)
(Перевод Галины Трофименко)| страница 41 |
Почему великие артисты, о которых я рассказываю, создавали тот стиль, а не иной, пели в такой манере, а не в другой? Вероятно, не задумываясь над этим, без всякого усилия, они пронесли через все свои песни одну роль, единственную роль своей жизни.
Этим титанам песни самой судьбой было предназначено создать типажи, характерные для той эпохи. Слава сама вела их за руку. Об этом следует помнить молодым, во всяком случае, тем из них, кто осмеливается дерзать. Одни и те же темы могут быть неисчерпаемо разнообразны, если каждый раз говорить о них по-новому, и это только лишний раз доказывает, что в разные времена люди по-разному рассказывают о том, что у них на сердце.
Каждое поколение приносит свои моды, свои увлечения, волнуется по-своему, смеётся по-своему. И это очень хорошо, потому что отсюда возникает интерес к тем дарованиям, что появляются вновь, и возникает любопытство, удержатся ли они и что восторжествует: старая манера или новая. Решить это может только публика и время. Но всегда можно добиваться равенства с сильнейшими.
Как этого достигнуть?
Стараясь быть непохожим на других.
После несостоявшейся в кафе Паже драки я всё время ощущал какое-то физическое смятение. Накопив определённый потенциал энергии, я должен был его израсходовать. Мирное же разрешение конфликта привело к тому, что я непрестанно пребывал в состоянии возбуждения. Я понимал: надо что-то делать. И стал тренироваться с боксёрами-профессионалами. В результате мне не раз случалось появляться на сцене с синяком под глазом и с губами выглядевшими более «чувственно», чем обычно. Могу сказать без ложной скромности, что в эту пору я не боялся встреч па ринге ни с одним любителем моего веса и, если бы не концерты наверняка попытал бы счастья в чемпионатах любителей, защищавших честь Франции.
Я испытывал такую благодарность к этому виду спорта освободившему меня от чувства страха, что даже сделал небольшой скетч под названием «English boxer» («Английский боксёр»). Я появлялся на сцене в полосатом трико, в толстенных боксёрских перчатках и дрался сам с собой.
Критика нашла номер оригинальным.
В мире странствующих актёров рано приспосабливаются и к хорошему и к плохому. Думая о своей юности, я очень жалею что у меня не было друга, который привил бы мне более поэтические и более здоровые взгляды на жизнь и па любовь. Не было никого кем бы я восхищался, кто воспитал бы из меня человека,
| страница 42 |
способного правильно смотреть на вещи, — ведь я представлял собою благодарный материал. Вокруг меня толковали только о песнях, о заработках, успехе и любовных связях.
От своей матери я унаследовал незыблемые принципы честности, профессиональной совести и здравый смысл, но во всём остальном напоминал щенка — барахтался среди хорошего и плохого, и только много времени спустя понял, сколько нанёс сам себе вреда и что многое в жизни могло бы сложиться иначе.
Однажды в «Паризиане» комик Каржоль, показывая мне через дырочку в занавесе знаменитостей, среди других назвал Мистенгет это была певица эксцентрического жанра. Она выступала на всех лучших сценах парижского мюзик-холла. Её фотографии можно было увидеть повсюду: на афишах, в газетах, на этикетках парфюмерных товаров.
Однажды, мне было тогда лет пятнадцать, меня представили ей. Я попытался пробормотать какой-то жалкий комплимент, но она не дала мне его закончить:
— Сколько вам лет? Как вас зовут?.. Шевалье? Так вот Шевалье, запомните, это говорю вам я, Мистенгет: вы добьётесь успеха.
С этого дня я часто думал о ней. Я видел её в разных варьете, но она не узнавала меня, а я каждый раз замирал. Всё в ней приводило меня в восторг: юное лицо Гавроша, восхитительно гибкое, как у молодой лошадки, тело. В её манере говорить, в её легендарной находчивости было что-то от моего Менильмонтана. Если бы в то время существовало звуковое кино, она была бы признана
| страница 43 |
самой пленительной женщиной мира. Она была моей звездой, далёкой и недосягаемой.
А я тем временем работал не покладая рук, или, вернее, ног, отрабатывая чечётку. В моей программе всегда были две или три песенки, которые заканчивались танцем. Я старался варьировать движения, искал повороты и разнообразные комические уходы со сцены.
Мы с Люкой жили теперь прекрасно. В том же доме, но в другой квартире, гораздо большей, с окнами, выходившими на улицу. Я часто приводил к обеду Милтона или Жоржеля, последний стал профессионалом и притом одним из лучших. Мама радовалась, старалась принять их получше. Когда мы бывали с ней дома одни, и рассказывал ей о своих делах, пел новые песни, которые теперь писали специально для меня. Потом шёл работать, но, как бы поздно я ни вернулся домой, я всегда слышал её голос, желавший мне спокойной ночи.
— Слышал новость? Говорят, Шевалье пригласили в «Эльдорадо» заменить Дранема на время его турне!
— Не может быть! Вот это да!
— И знаешь, он сам даже пальцем не пошевелил для этого. Его чуть не умоляли выступать вместо Дранема. Он говорил, что у него не хватает опыта и всё такое... Но они слушать ничего не хотели.
— И сколько ему отвалили?..
— Тысячу франков в месяц. И первое место на афише, раньше Монтеля, Баша и Жоржеля.
— Ну, знаешь!
— Я боюсь за него! Девятнадцатилетний парнишка — и заменяет Дранема!
Эта новость взбудоражила всё предместье Сен-Мартен. Одни предсказывали мне успех, другие — грандиозный провал.
- Да, мамочка, это правда. Я сам едва могу поверить. И знаешь, я мог бы попросить тысячу двести и даже тысячу пятьсот франков, и они мне бы их дали, но я не решился.
Люка молча смотрит на меня... её подбородок начинает дрожать, и вот по щекам уже текут слезы.
В день дебюта я стоял перед «Эльдорадо» и смотрел на афишу: Шевалье — крупными буквами, а ниже Монтель, Баш, Жоржель - после четырёх великих это лучшие артисты кафе-концерта. До сих пор всё мне казалось сном, но тут я понял, что премьера сегодня вечером, и острая боль пронзила меня под ложечкой. Ужасное ощущение, чисто физическое...
| страница 40 | Содержание | страница 44 |