Морис Шевалье. «Мой путь и мои песни» (1977)
Глава 1. Люка. (страницы 59-61)
(Перевод Галины Трофименко)| страница 59 |
Публика в этот вечер была исключитолько трудной, очень смешанной; преобладали снобы, задававшие тон. Такую публику нелегко провести, ещё сложнее поразить.
Интродукция к первой песенке Буко — и вот появляется он сам. Костюм и грим несколько перегружены. Парик с редкими белесыми волосами, красный нос, вымазанные белым глаза, куртка, брюки сомнительной чистоты — во всём перебор.
Первое впечатление — внешний образ решён не очень удачно. Держится Буко серьёзно. Первая песенка вызывает вежливые аплодисменты. Все ждут. Вторая — эффект тот же. В партере начинают двигаться, обмениваться удивлёнными взглядами, но вот третья песня, которую он объявляет сам: «Компенсация». Ах как трудно объяснить, что вдруг изменилось в атмосфере. Ведь Буко к этому моменту уже успел разочаровать всех, кто в этот вечер пришёл сюда ради него. Они ожидали слишком многого, им столько наговорили. Но не будем забегать вперёд. После интродукции оркестр начинает ad libitum * (По желанию, как угодно, сколько угодно (латин.)) — мотив из нескольких нот, который повторяется до тех пор, пока артист не начнёт куплета.
Со своим мрачно-торжественным видом, без тени улыбки Буко не спеша снимает воображаемые перчатки, складывает их, кладёт в карман. Потом, все на тот же ad libitum начинает напевать совершенно другую мелодию, но она ложится на музыку, которую играет оркестр. На эту музыкальную импровизацию он придумывает слова, которых нет ни в одном языке, но которые немного напоминают английские:
Уан нусной мусмайТрафальгар скуэр
Труфиньон стрит.
Так продолжается до тех пор, пока зрители, удивлённые, покорённые новизной и оригинальностью приёма, не начинают смеяться. Кстати говоря, приём этот неоднократно копировался впоследствии.
После первого куплета он снова затягивает основную мелодию, примешивая к ней уже всё, что ему приходит в голову, — арию Лакме, например. И при этом остаётся невозмутимым, как папа римский. Это до такой степени непохоже на то, что делают другие комики, что устоять невозможно.
После второго куплета он подходит к ложам авансцены. Не прерывая пения, кланяется какой-то даме, мимикой объясняясь ей в любви. Мужчина, сопровождающий её, сначала оторопел, но теперь он хохочет вместе со всем залом, который выражает удовольствие возгласами и аплодисментами. Мужчина в ложе курит большую сигару. Буко нюхает дым и одобрительно кивает головой.
| страница 60 |
Мужчина фыркает, достаёт портсигар и предлагает Буко сигару. По-прежнему бесстрастный, он долго выбирает, снисходительно позволяя владельцу портсигара дать ему огня, и медленно затягивается, наслаждаясь. Потом непринуждённым жестом берёт сумочку дамы, открывает, разглядывает её содержимое, достаёт зеркальце и начинает смотреться в него. К этому моменту зал совершенно сходит с ума от восторга, все кричат, топают ногами. То, что он делает, ново, смело и неожиданно. Никто никогда до Буко не делал этого на сцене. А он тем временем в быстром темпе заканчивает свою песню и уходит, провожаемый овацией.
Оглушённый, растерянный, я выхожу из «Альказара», и единственное, на что я пока способен, это повторять, обращаясь к самому себе: «Ну, старина!.. Ну и ну, старина!»
К концу сезона, который я доигрывал без всякой радости, мои опасения оправдались, я получил от Корнюше письмо; владелец «Амбасадера» и летнего «Альказара» отказывался от моих услуг. Я перестал нравиться публике, о трёх сезонах, на которые меня пригласили, не могло быть и речи; двух оказалось более чем достаточно.
Удар был очень тяжёлым, но, думаю, и очень полезным. Я понял, как чувствителен барометр успеха. Взлёт Буко был так неожидан! А я-то считал, что новшества, которые я вношу в своё исполнение, делали меня неуязвимым. Пришлось заняться анализом: то, что Буко шёл вперёд, а я скатывался назад — было бесспорно. Но почему?
Да потому, что в последний год, играя в «Фоли-Бержер», я не выступал в концертах, не ездил в турне, не искал новых песен, не разнообразил приёмов. Концертная программа всегда заставляла меня быть в форме. А Буко? Что же, теперь, после его сокрушительного успеха, я должен убираться? Ну, это мы ещё посмотрим!
Размышляя так, я пришёл к выводу, что Буко добился триумфа с помощью опасных приёмов. Да, конечно, это очень смешно, когда у вас на глазах комический актёр спускается в зал, болтает с дамами, берёт у зрителей сигару и закуривает её. Смешно в первый раз. Во второй раз это удивит уже меньше. А в третий?.. А что он будет делать в следующем сезоне? Ведь нужно превзойти находки этого года. А если в один прекрасный вечер ему попадётся зритель, которому не понравятся шутки с его женой, и он возмутится, может быть, даст пощёчину? Тогда что? Скандал?!
Подведя итоги и отнюдь не желая Буко неудачи, я решил, что как ни велик его успех, методы, которыми он пользуется, опасны.
Последующие годы показали, что я был прав. Во время своей долгой и прекрасной карьеры Буко никогда больше не достигал успеха, какой ему принесли находки тех лет. Он, очевидно, сам почувствовал, что ветер переменился, потому что перестал спускаться в зал, предоставляя другим актёрам использовать свои приёмы.
| страница 61 |
Его старые трюки обыгрывались бесконечное количество раз. Многие актёры флиртовали с публикой, садились на колени к зрителям и зрительницам, пачкали губной помадой щеки и лысые головы, примеряли шляпы зрителей и т. д. И публика смеялась. Но всё это слишком легко, дорогие друзья. Слишком легко и вместе с тем слишком трудно, ведь каждый раз нужно превзойти успех, который сегодня дался тебе шутя. Настоящий артист, если он хочет долго служить публике, должен идти в своём искусстве вперёд.
И потом, никогда не следует ни слишком заигрывать с публикой, ни слишком раздражать её. Публику никогда не удастся подчинить себе полностью. В любое мгновение она может восстать против вас, и тогда скопление зрителей превращается в скопище дикарей. И ещё: певец, по моему скромному разумению, должен оставаться на своём месте — на сцене.
Чтобы усилить аплодисменты, многие актёры мюзик-холла прибегают к целой серии трюков, в чём их трудно заподозрить, если ты сам не принадлежишь к этому «цеху».
Выходя на поклоны, очень немногие держатся с тем естественным достоинством, которое уместно после того, как ты честно выполнил свою работу. Я вовсе не хочу сказать, что, кланяясь, нужно быть значительным, как будто талант, который вы только что продемонстрировали, даёт вам право как бы снисходить по отношению к приветствующей вас публике. Нет. Можно и нужно улыбаться, чтобы вежливо поблагодарить её, но в улыбке не должно быть подобострастия. Не нужно «подлизываться» к публике, не нужно становиться перед ней на колени. Иные, едва поклонившись, уходят, и вот они уже снова на сцене и снова кланяются, стараясь создать впечатление большого успеха.
Есть такие, которые, выходя на поклоны, прижимают руку к сердцу и умильно смотрят в зал, как бы говоря: «Вы хотите, чтобы я вышел ещё раз? Вы в этом уверены? Ну что ж, я готов». Некоторые сами спрашивают зрителей, какие песни они хотели бы услышать, давая таким образом понять, что они споют абсолютно всё, что их пи попросят.
Но наряду с этими приёмами не очень хорошего тона есть другие. Помните жест Фрагсона? (Большой и указательный пальцы.) Это было очень удачно и без нажима. Или Литл Тич. В самый разгар аплодисментов в конце выступления он подходил к краю сцены и широким жестом как бы приглашал публику пойти вместе с ним выпить рюмку виски. Разумеется, ему отвечал новый взрыв смеха и аплодисменты усиливались.
| страница 58 | Содержание | страница 62 |