Морис Шевалье. «Мой путь и мои песни» (1977)
Глава 2. Лондон, Голливуд, Париж. (страницы 84-86)
(Перевод Галины Трофименко)| страница 84 |
Меня взяли на работу на три месяца, и эти три месяца я должен отработать. Объясняя мне это с улыбкой, Бат смотрит на меня ледяным взглядом. Элси меня жаль, и она долго разговаривает со мной:
— Согласна, вам не особенно аплодировали, и зрители мало смеялись. Но вы понравились. Публика признала, что вы обаятельны, и хотя дневное представление в понедельник принимают холоднее, чем выступления в другие дни недели, зрители говорили, выходя, что французский парень ail right (хорош). Ну, не будьте же таким обидчивым. Уверяю вас, на вечернем представлении всё пройдёт великолепно.
К счастью, вечером атмосфера действительно была гораздо лучше, и мало-помалу я приспособился к этому новому стилю работы. Отзывы критики хотя и не восторженные, но достаточно сочувственны. Я оказался в числе иностранных артистов, принятых лондонской публикой.
Что я чувствовал в течение этих трёх месяцев? Мне было всё время не по себе. Относились ко мне очень сердечно, но я, наверное, немного грубоват и совершенно лишён качеств, которые делают молодого человека приятным в обществе. Один в своей маленькой комнатке в «Савое» я изнемогаю от тоски, а когда после работы провожу время в обществе актёров — никого «не ощущаю». Мне кажется, что любезности, улыбки, комплименты лишены искренности. Боюсь, что я ограничен и необщителен. Вероятно, сказывается отсутствие воспитания. Артист вырос быстрее, чем человек. И в первую очередь от этого страдаю я сам. Такие мысли занимали меня до самого отъезда
Мы простились с Элси и навсегда сохранили дружбу. У неё была душа мальчишки, а рукопожатие искренне и крепко.
Очевидно, нужно взглянуть на вещи и на людей издалека, чтобы оценить их по-настоящему. Я говорю так, потому что, возвращаясь на родину, я предавался приятным воспоминаниям о своём пребывании в стране Альбиона. Думал о милых товарищах и о том, как трудно было завоевать доверие английской публики, которая всегда настороженно относится ко всему иностранному.
Ну вот, расчувствовался! Всё-таки надо бы знать, чего ты хочешь, старина! Ты снова в Париже и через неделю выступаешь в ревю в «Паласе» — великолепном здании, построенном твоим лондонским директором сэром Алфредом Батом на улице Могадор, чтобы служить «оправой» Режине Флори. Спектакль идёт, или, скорее, «не идёт», с самого открытия. Бат тратит на него всё, что зарабатывает в Лондоне. Парижская публика больше не воспринимает Режину Флори. Актриса слишком надолго уезжала в Англию её забыли.
| страница 85 |
Когда она вернулась, оказалось, что по ту сторону Ла-Манша она оставила то, что придавало ей пикантность в глазах парижан, поэтому спешно готовится второе ревю, в котором вместе с прелестной английской актрисой Гвендолин Брогден буду участвовать и я. Мои сцены не очень хороши, но, по примеру Элси Дженис, я вставляю в программу свой номер, то есть песни. Если бы за время работы с Элси я не научился ничему другому, то и ради одного этого стоило потрудиться. Отныне этот «номер» становится самым выигрышным моментом всех ревю, в которых я буду участвовать.
В «Паласе» — один на сцене в течение десяти минут — я обеспечивал успех вечера. Однако через два месяца ревю снимают: оно было неудачным с самого начала, а я ещё недостаточно силён, чтобы помешать этому. Сэр Алфред Бат мужественно принял удар и быстро продал свой «Палас», потеряв на этом несколько миллионов.
— Ну, Морис, когда ты возвращаешься в «Казино»? — спросил меня однажды Леон Вольтера.
— Пока не могу тебе сказать. У меня контракт на турне в Бордо. Если хочешь, поговорим об этом, когда вернусь.
Я согласился выступать десять дней в Бордо, потому что хотел во что бы то ни стало попробовать появиться на сцене в элегантном костюме с программой своих песен, как уже сделал однажды в Бельфоре. У меня не хватило смелости повторить это сразу после возвращения из Альтен Грабова. Буду петь в коричневом пиджаке и брюках в мелкую светло-коричневую клетку. Светлые гетры, перчатки, цилиндр и тросточка. Чтобы быть уверенным, что не проявлю слабость в последний момент, я не беру в турне свой старый костюм эксцентрика. Либо они примут меня в этом шикарном костюме, либо вообще ничего пе выйдет. Предупреждаю директора, что, если дело не пойдёт, я должен буду уехать. Это риск. Но меня интересует только такой договор.
Итак, однажды вечером я выхожу на сцену «Трианона» в Бордо в костюме молодого английского денди. Успех приходит сразу. Начиная с первой песни «О Морис!» и до последнего танца — полный триумф! Его подтверждают Марсель, Лион и Ницца. Я сделал во французском мюзик-холле прыжок в неизведанное: совместил элегантность и смех, обаяние и гротеск, вокальную комедию и танцевальную клоунаду. Создал образ, представляющий спортивную молодёжь эпохи.
Мне часто говорят: вы мало рассказываете о своих песнях, недостаточно показываете, каким путём шли, как становилась богаче ваша техника, как вы утвердились настолько, чтобы в течение полувека противостоять ветрам и бурям.
| страница 86 |
Это было бы интересно, как для публики, так и для молодых артистов.
По правде говоря, я не очень-то задумывался над всем этим. А свои песни не приводил до сих пор в этой книге, потому что, как мне кажется, очень немногие из них интересны в чтении. Ни один из текстов не объяснил бы моего длительного контакта со зрителями. Думаю, что самыми удачными у меня всегда были песни-картинки, в которых мелодия, слова и манера исполнения создавали гармонический тип настоящего француза, а воспроизводил их артист, который честно служил публике. Всё это составляло единое целое. Мои песни никогда не были, наверно, ни блестящи, ни легки, раз так мало моих товарищей их исполняли. Подражаниям, пародиям, шаржам на меня не было числа, но никогда никто не пел мои песни с начала до конца.
Ещё одно соображение. Очень редко испытываешь волнение, читая тексты песен, даже если на обложке стоят славные имена. Песни, за редким исключением, выходят из моды, стареют. Пробегая глазами слова старой песни, испытаешь, быть может, меланхолическое удовольствие, но чтобы они вас увлекли, взволновали как отрывок настоящей, ясной, исполненной гуманизма прозы, — нет, так почти не бывает.
Среди авторов, песни которых я пел, был Альбер Вильмец. Его стиль, изящный и лёгкий, очень облагородил мой простонародный юмор. Он умел шутить умно и утонченно, что придавало изысканность комическому эффекту. Ведь настоящий комический эффект, вызывающий взрыв смеха, раскатистый, звонкий, искренний, без всякой грубости и пошлости не так уж часто встречается на сцене! А как это приятно: настоящий, добрый, искренний смех. Вы не находите?
Так о чём мы говорили? Ах да, о творческом пути, о технике. Этому трудно дать ясные и правдивые объяснения. По-моему, артист в течение всей своей жизни как бы ведёт с публикой непрерывный разговор. Он сам должен понять, что определённый приём, определённый способ вызывать смех уже достаточно использован, и сам должен выбрать момент, когда необходимо сменить тему разговора. Мне представляется, что честный актёр со средними умственными способностями не может не совершенствоваться на каждом своём представлении. Не нужно быть артистом высокого класса, чтобы понимать разницу между смехом, который звучит в ответ на лёгкую, изящную шутку, и взрывом смеха в ответ на непристойность самого низкого сорта. Хороший актёр всегда старается стать ещё лучше. Это обычный путь того, кто хочет идти вперёд.
Карьера артиста — это партитура, в которой гармоническая мелодия выражает движение души.
| страница 83 | Содержание | страница 87 |