Жан Марэ: О моей жизни (1994)

Глава 16. (страницы 221-224)

(Перевод Натэллы Тодрия)

страница 221

Жан собирался снимать «Красавицу и Зверя». Он добился через генерала Леклерка, что меня отпустят из Эндра, где мы расположились на отдых. Меня отправили в Париж как специалиста, получившего бронь. Каждую неделю я должен был являться во Дворец Инвалидов, чтобы засвидетельствовать своё пребывание в городе.

Как настоящий джентльмен, Паньоль, который только что оставил Жозетт Дэ, попросил Жана снять её в роли Красавицы. С этой целью был организован обед у Лили Ротшильд, разумеется, до того, как её арестовало гестапо. Эта очаровательная, элегантная женщина погибла страшной смертью в газовой камере. Урождённая Шамбран, она не была еврейкой. Когда за ней пришли, французские полицейские настояли, чтобы ей дали время одеться. В этот вечер она должна была ужинать с Шарлем Трене. Решив, что её тут же отпустят, она не воспользовалась возможностью скрыться и дала себя увести. Её отправили в Дахау. У Лили были больные ноги, она носила ортопедическую обувь. Через несколько месяцев она уже не могла ходить. Однажды утром, несмотря на уговоры товарищей по лагерю, она отказалась встать. Её отправили в газовую камеру. Кто мог предположить в тот вечер, когда мы обедали у неё, что такой трагический финал уготован этой замечательной женщине! Тогда у неё были Берар, Паньоль, Жозетт Дэ, Жан и я. Жозетт была вся в мелких кудрях, а Жан видел свою Красавицу вовсе не похожей на очаровательную «pin-up»* (* Так называли девушек, позировавших для рекламных фотографий.). Берар отвёл Жозетт в ванную, смочил волосы, уничтожил кудри, собрал их в маленький пучок и, вернувшись в столовую, представил: «Вот она — Красавица!»

Я воображал зверя с головой оленя. Берар объяснил, что зверь должен быть хищным, а не травоядным. Рога, даже великолепные рога оленя, покажутся зрителю смешными. А зверь должен вызывать страх. Он был прав.

Я пошёл к известному парикмахеру Понте. Мы с Жаном решили сделать маску. Я показал Понте в качестве образца масть Мулука. «Заметьте, — сказал я ему, — как природа мешает краски». Он всё прекрасно понял и блестяще выполнил работу, создав трагическую в своей реальности маску. И вдруг наш продюсер Польве передумал! Он решил, что никого не сможет заинтересовать актёр, загримированный зверем.

страница 222

Жан предложил сделать пробу. Польве согласился. Я предлагаю выбрать самый драматичный эпизод. И Жан делает пробу как дебютант. К счастью, жена продюсера на просмотре плакала. Фильм был принят.

До этого у нас были другие неприятности. Картина должна была сниматься на студии «Гомон». После того как был прочитан сценарий, директора производства Бертру уволили за то, что он его принял. Контракт расторгли. Фильм взял Польве. Я потребовал на пятьсот тысяч больше, чем за мой последний фильм: хотел наказать его, так как он не захотел оплатить мой контракт на картину «Жюльетта, или Ключ к сновидениям». Польве заявил, что я спятил. Тогда я попросил у него проценты за прокат и заработал миллионы.

Жан заставил пригласить Милу Парли, Нану Жермон, Марселя Андре, Мишеля Оклера. Он говорил: «Снимать мне вообще не интересно, мне хочется сделать этот фильм, мобилизовать скрытые ресурсы Франции, которые делают её духовно непобедимой». Он также говорил: «Сверхъестественное имеет свои законы, которые надо уважать».

Сотни препятствий возникали на пути этого шедевра. Нехватка электричества заставляла нас работать ночами. Лабедуайеры отказались предоставить свой парк для натурных съёмок. С трудом доставали плёнку. У Милы несчастный случай с лошадью; у меня карбункул. Самым страшным была болезнь Жана: уже несколько месяцев он страдал от кожных болезней. Во время съёмок у него почти одновременно были крапивница, экзема, фурункулёз, карбункул и флегмона. Он не мог бриться. Свет юпитеров причинял ему боль. Ему приходилось работать в шляпе, прикрепляя к ней лист чёрной бумаги с двумя отверстиями для глаз. Несмотря на свои страдания, он был необычайно терпелив и приветлив.

страница 223

Больше того, он шутил, чтобы развеселить нас, изображал старого, впавшего в детство генерала. «Генерал никогда не должен сдаваться, даже перед очевидностью», — говорил он дрожащим голосом. Или: «Тыл — это фронт для командующих», или: «Преимущество войны перед кино состоит в том, что ею можно заниматься в любую погоду».

Все смеялись и называли его «мой генерал».

Видя, как я страдаю от своего грима, он говорил: «Видишь, Бог наказал меня за то, что я обрёк тебя на эту муку. Он в свою очередь покрыл меня шерстью». Меня гримировали пять часов — три часа лицо и два — руки. Несколько зубов покрывали чёрным лаком, чтобы они казались острыми. На мои клыки прикрепляли на золотых крючках клыки зверя. Этот хищный зверь питался одним компотом и пюре. Дети Лабедуайеров, которые в конце концов разрешили снимать в парке, с недоумением взирали на странного зверя, сидящего с ними за завтраком. Боясь, как бы не отклеилась маска, я старался не шевелить губами, так что невозможно было понять, что я хочу сказать. Естественно у меня дурное настроение.

У Жана был прекрасный ассистент, Рене Клеман. Великолепно работая, он никогда не позволял себе делать больше, чем от него требовалось. Он часто говорил, что Жан чрезвычайно многому научил его, создавая новый для него мир. Мы все поражались неисчерпаемой изобретательности нашего режиссёра. Большей частью он импровизировал. Внимательный, вежливый со всеми, от мала до велика. Его обожали. Где приобрёл он это мастерство, эту технику? Конечно, он присутствовал на съёмках фильмов «Кровать под балдахином», «Вечное возвращение», пристально наблюдая за монтажом, расспрашивая операторов, звукорежиссёров, но в конечном счёте его мастерство рождалось из его внутреннего мира, из его врождённого чувства поэзии.

страница 224

Профессор Мондор позвонил мне в студию и сказал, что, если не прекратить съёмки, чтобы немедленно положить Жана в институт Пастера, он может умереть от заражения крови. Я решил во что бы то ни стало убедить его сделать это. Жан устал и был на пределе. Он согласился. Его поместили в стеклянную клетку, пробовали лечить пенициллином, который выписали из Нью-Йорка (во Франции его ещё не было). Не вылечили, но спасли от смерти.

Жан не боялся смерти. Напротив, он считал её другом, обитавшим в нём. Но он хотел закончить свой фильм. И он его завершил. Прежде всего показал картину своему техническому персоналу, всей группе. Я знаю немногих режиссёров, которые подумали бы об этом.

Фильм имел огромный успех. Но он пришёл не сразу и без всякой шумихи.

Из-за натурных съёмок «Красавицы и Зверя» я не расписался на своём явочном листке во Дворце Инвалидов. И вот я дезертир!

Когда наконец явился туда, узнал, что моя дивизия отправлена в Германию. В канцелярии меня довольно плохо приняли. Я хотел нагнать мою роту, но мне отказались сказать, где она находится. «Выпутывайтесь, как знаете. Мы вас считаем дезертиром».

Никто этого не заметил.

Вскоре был подписан мир. Когда дивизия вернулась, меня демобилизовали без всяких неприятностей.

 

Жан пишет одну из лучших своих книг — «Трудности бытия». Прочтя её, я был потрясён.

Чем больше я ценил Жана, тем больше стыдился себя. В это время он жил как монах, считая, что в его годы определённые отношения становятся смешными и мерзкими.

страница 220

Содержание

страница 225

ФРАНЦУЗСКОЕ КИНО ПРОШЛЫХ ЛЕТ