Жан Ренуар. «Моя жизнь и мои фильмы» (1981)
Глава 5. Платье моего верблюда
(Перевод Льва Токарева)Был я настолько невыносимым младенцем, что не терпел, если меня трогали, когда я находился на руках у Габриэль. Дело обстояло так, словно какой-то заразный микроб угрожал проникнуть на мою территорию. Я смотрел на пришельца с ужасом и вопил: «А ту Дан», что означало: «Он посмел тронуть Жана».
Я ревниво оберегал уютный мирок, где шумно рос и откуда с отвращением изгнал всех посторонних. Разумеется, мне приходилось сносить вторжение посыльного от мясника, несущего на голове свою квадратную корзину, детину, приносящего дрова, молочника, одетого в белое, как требовала того его профессия, и подмастерья булочника, который по утрам приносил нам горячие рогалики. На улице я терпел присутствие бродячих торговцев: они составляли часть моего царства. Я вспоминаю их выкрики. «Старьё берём», — возвещал звучный голос старьёвщика. «Просо для птичек», — пел торговец крупой, у которого во время аварии на железной дороге разрезало надвое язык. Его выкрик звучал неправильно. Этот язык прямо сливался с «а ту Дан» и казался мне единственно цивилизованной речью. Тряпичник, который замогильным голосом выводил: «Тряпки, железо берём», — точно так же имел право на гражданство в мире Бибон, как и зеленщик: «Вот отличный салат! Приносит здоровье!» Я выносил их присутствие совсем недолго, но они не должны были обращаться ко мне. «Ой, какой прелестный малыш!» — восклицала прачка. На эту любезность я отвечал, топая ногами.
Отцу нравилось рисовать мои волосы. Эта привязанность к моим золотистым локонам, которые ниспадали на плечи, приводила меня в отчаяние. В шесть лет, несмотря на мои брюки, многие люди принимали меня за девочку. Мальчишки на улице преследовали меня своими шуточками, обращаясь ко мне «барышня» и спрашивая, не я потерял свои юбки. С нетерпением я ждал дня поступления в коллеж Святого Креста, распорядок которого требовал причёски, более отвечающей буржуазному идеалу. К моему глубокому огорчению, отец постоянно откладывал дату моего поступления, которое для меня означало счастливое избавление от волосяного «орнамента». Прибавлю, отец до такой степени испытывал ужас перед образованием», что одобрял учеников, убегавших из коллежа. Коллеж Святого Креста нравился ему по причине своего большого сада. Качество воздуха казалось отцу гораздо важнее качества знаний преподавателей математики...
Одним вполне обычным утром отец объявил, что хочет написать мой портрет. Я стал возражать, утверждал, что у меня болит нога и, доказывая это, старательно хромал. Но отец твёрдо решил написать меня, и все домашние, обеспокоенные тем, чтобы не перечить его замыслу, старались меня уговорить. Вдруг Габриэль оценила мысль. У меня был верблюд, которого я обожал; конечно, не настоящий, а игрушечный, величиной с ладонь; происходил он не из Африки, а с базара на Амстердамской улице, неподалёку от вокзала Сен-Лазар. Я рыдал, а Габриэль предложила: «Ты должен сшить платье своему верблюду. Уже холодно, зима наступает. Твоему верблюду никак не обойтись без платья». Мысль эта очаровала меня. Усевшись против отцовского мольберта, я принялся за шитьё. Ренуар, который панически боялся режущих или колющих предметов, несколько мгновений беспокоился. Он начал рисовать, приговаривая: «Падают на иголку, она выкалывает глаза, а потом всю жизнь ходят слепыми». Но в то утро на мои волосы, к счастью, падали совсем особые отсветы, которые его заинтересовали, и вскоре он забыл об опасных иголках, углубившись в свой творческий диалог с моделью. Промывая кисть в стакане с растворителем, он повторял: «Чистое золото». Речь идёт, как я понял, о моих волосах, и постепенно гордость тем, что я увенчан золотом, взяла верх над неудобствами ремесла натурщика. Впрочем, по сравнению с детьми и жёнами других художников я был привилегированной моделью. Ренуар не требовал полной неподвижности. До сих пор мне кажется, что он даже её боялся.
| Посещение Универсальных магазинов Дюфайеля | Содержание | Маганьоск |