Морис Шевалье. «Мой путь и мои песни» (1977)
Глава 1. Люка. (страницы 22-24)
(Перевод Галины Трофименко)| страница 22 |
Кое-кого может шокировать, что тринадцатилетний мальчишка испытывал такое чувственное волнение, но здесь я должен сделать маленькое отступление и объяснить положение, в котором оказался этот мальчишка там, куда его бросила жизнь. И у него ведь не было никого, кто мог бы его уберечь. Его мать - прекрасная женщина - едва умела читать и писать и была предельно простодушна. Кроме своих родителей, мужа и детей она никого в жизни не видела и ничего не ведала об опасностях которые окружают людей в большом городе, подстерегая их на каждом шагу. Она просто жила день за днём, покорно переносила горе и верила, что после него придёт радость. Мне не с кем было посоветоваться дома (Поль, хотя и старше меня на пять лет, тоже был человеком удивительной чистоты), а я попал в самую грязную в в мире среду и мог впитать всё, и лучшее и худшее. Я был похож на мотылька, только что вылупившегося из куколки и летящего на любой луч света. У меня не было друзей, мне неоткуда было ждать поддержки. Я должен был идти своим путём и обходить рифы повинуясь инстинкту самосохранения. Жизнь могла раздавить меня в одну секунду, как муху, как комара. Кроме того, за время своего пребывания в «Виль Жапонез» я узнал, что в том мире куда я вступил, за честность и доброту с тобой часто расплачиваются злом.
После «Виль Жапопез» я остановил свой выбор на «Казино де Монмартр», и мне повезло: я продолжал получать двадцать один франк в неделю. На дневных представлениях публику здесь составляли сводники, сутенёры, праздношатающиеся - в те времена Монмартр был центром, притягивающим эту публику. Должен сказать, что она не отличалась особой обходительностью. Именно здесь впервые увидел я, как из зала на сцену летят оскорбления и как потом в артистической уборной несчастная жертва плачет медленно стирая с лица грим.
Публика «Казино де Монмартр», как правило, не была жестока с теми, кто работал по ангажементу. Вероятно, ей казалось что эти люди уже прошли испытание, но зато здесь были безжалостны к тем, кто выходил на сцену для прослушивания. Утренние представления в «Казино» потому и пользовались успехом что каждый раз перед зрителями появлялись новые жертвы дрожащие от страха, но готовые, однако, попытать счастья. Зная что публику привлекает эта жестокая игра, дирекция не отказывала никому, кто приходил для прослушивания. Вероятно, я был слишком мал, и этим «господам» было просто неинтересно изничтожить меня, поэтому «они» встретили меня безразлично, а со временем стали относиться даже с некоторой благосклонностью.
Выступая в «Казино», я три дня в неделю пел ещё в «Муравье». Ведь теперь, нанимаясь на работу, я мог в качестве рекомендации предъявить афиши, на которых стояло моё имя. Когда я
| страница 23 |
явился, директор «Муравья» как раз составлял программу на следующую неделю.
— У меня есть место. Второй номер. Тридцать пять франков за три дня. Согласен?
Ха! Согласен ли я?
Это был ещё один рекорд. Ставки поднимались, мама радовалась. Товарищи познакомили меня с неким Дало. В прошлом плохой артист, он стал агентом по устройству певцов (их тогда называли «лирическими агентами»), как бывшие боксёры становятся менеджерами. Чтобы пополнить свои программы новыми номерами, в его контору по понедельникам съезжались директора маленьких парижских концертных залов. Не вмещаясь в комнату, служившую ему приёмной, безработные актёры толпились по всей лестнице. Время от времени дверь его кабинета открывалась, и Дало выходил, чтобы найти среди отчаявшихся людей тех, кому мог предложить ангажемент на следующую неделю. Остальные теснились у двери, ловили взгляд Дало, как нищие. Я предъявил свои рекомендации и попросил работы. Меня он видел впервые, и мой юношеский облик, наверно, поразил его. Я был настолько непохож на других, что он заинтересовался и предложил зайти к нему завтра. Назавтра он сказал: «У меня есть кое-что для вас». Все взоры обратились в мою сторону. Меня пропустили в кабинет, и через несколько минут в кармане у меня лежал ангажемент на одну неделю в «Консер де л'Юнивер» на авеню Ваграм. Пять франков за вечер, пять процентов гонорара причиталось Дало.
Я крепко держался тридцати пяти франков в неделю и как будто окончательно приобщился к профессии актёра. Директором «Консер де л'Юнивер» был папаша Амель, немножко похожий на бульдога. Он был подвержен частым приступам гнева, но, в сущности, был незлым человеком. Случалось, что он кричал артисту прямо из зала: «Очень хорошо! Браво, мой мальчик!», или: «Послушай, если ты будешь петь такую дрянь, придётся выбросить тебя вон!»
| страница 24 |
Публика в его заведении была невзыскательна. Меня здесь скоро полюбили и встречали очень тепло. У меня уже был определённый комический жанр. Я подражал то Буко, то Жоржиусу, то Дорвилю и сдабривал всё это чем-то от Дранема. Исполняя одну из его песенок, на последних словах я засовывал руки в карманы штанов и поднимал их кверху. Этот более чем вульгарный жест очень нравился зрителям. Чем менее приличными были мои движения, чем смелее прибаутки, тем больше приходила в восторг публика.
Я пел три месяца в «Консер де л'Юнивер». Все эти двенадцать недель я учил по шесть новых песенок в неделю, чтобы не надоесть публике. Но, как я уже говорил, главной притягательной силой для зрителей было сочетание моей молодости с чрезвычайно вольными шутками, которые я позволял себе на сцене. Мною ведь никто не руководил, и я думал, что поступаю правильно. Чем больше смеялись зрители, тем больше я погружался в грязь, считая, что постиг искусство завоёвывать симпатии публики.
После длительного пребывания в «Консер де л'Юпивер» я начал выступать в маленьких концертных залах и разных кабачках. Ангажементы я доставал либо через Дало, либо сам после прослушивания на публике.
Через некоторое время я с помощью Дало подписал свои первые контракты в провинции: «Фоли-Бержер» в Гавре (тридцать пять франков за три дня; и я увидел море!), маленький концертный зал в Амьене (неделя по десять франков в день), «Альказар» в Туре (десять дней по двенадцать франков за каждый). И здесь со мной приключилась беда. Я очень хорошо дебютировал, понравился директору и понял, что при случае он вновь меня пригласит. Жизнь казалась простой и лёгкой. Я прилично зарабатывал, занимался делом, которое мне нравилось, — словом, был счастлив. И вот как-то раз после концерта один коммивояжёр пригласил меня позавтракать с ним на следующий день, сказав, что он в городе один, я ему симпатичен и мы вкусно поедим... Он напоил меня так, что в тот день я не смог выйти на сцену. На следующее утро, когда я пришёл в «Альказар» принести свои извинения, меня встретил директор, бледный от ярости:
— Вам здесь нечего делать. Получите за четыре дня и убирайтесь. Вы уволены.
— Умоляю вас, мсьё. Клянусь вам жизнью моей матери, я не знал, что от спиртного бывает такое. Со мной это впервые. Прошу вас, не увольняйте меня. Дома так нужны деньги!
Всё было напрасно, и я оказался на улице с несколькими франками в кармане.
Кое-как добрался я до Парижа и что-то сказал маме, чтобы объяснить своё внезапное возвращение.
| страница 21 | Содержание | страница 25 |