Морис Шевалье. «Мой путь и мои песни» (1977)
Глава 5. Столько любви. (страницы 198-200)
(Перевод Галины Трофименко)| страница 198 |
Не влезай пока в новое дело. Сосредоточься на том, чем ты занят... Если то, что ты задумал, получится, ты будешь так гордиться своим новорождённым! Не слушай никого. Не смотри по сторонам. Не разбрасывайся.
«Нью-Йорк. Телевидение. Удивительно! Сенсационно! Потрясающе! Сожалею, Билли, благодарю за честь. Поговорим о телевидении позднее. Сначала должен закончить свою работу».
Уже пятнадцать лет я пою одну песню. Я создал в ней образ клошара по имени «Ма пом», философия которого проникнута жизнерадостностью. Этот тип может прихвастнуть, но он излучает такую симпатию, что песня (она длится лишь три минуты) во многом превосходит остальные.
Мы решили вызвать к жизни образ «Ма пом» в фильме, сценарий которого написал Марк-Жильбер Соважон. Но мы подвергаем нашего героя страшному риску, потому что, если фильм не удастся, песня потеряет всю свою прелесть. Зато если нас ждёт удача — постучим по дереву, — образ, который я создам, будет самым сочным из всех тех, что мне когда-либо удавались. Во все свои роли и песни, чтобы добиться желаемого результата, я вкладывал что-то от себя, приправлял, солил, перчил блюдо и подавал его по-своему. Но никогда я не ощущал персонажа своим другом настолько, насколько им стал для меня этот парень, которому я сейчас даю новую жизнь. Почему? Да потому, что я сам ничего больше не прошу у жизни, как только возможности проникнуться весёлой философией моего героя. Я завидую этому малому. Я им восхищаюсь. Он мой двойник, отражение моего подсознания.
Съёмки продолжаются уже две недели, и с каждым днём я всё больше сливаюсь с моим престарелым дитятей. Скоро я смогу отделить его от себя, как ребёнок отделяет от формочки пирожок из песка. Готовенький. Целёхонький. Я полон такой надежды, что мне делается страшно, и я пытаюсь немного приглушить свой энтузиазм. Но поди попробуй! Этот плут вытесняет меня из моей шкуры, располагается поудобнее и заставляет делать всё, чего не пожелает. Я весь отдался радости творчества — созданию этого шестидесятидвухлетнего младенца, сына своего народа. Я хочу стать им. Хочу уметь, как он, всё встречать радостной улыбкой, иногда смехом.
«Ма пом» — сама душа парижской улицы. Её истина. «Ма пом», друг мой, ведь я люблю тебя, чёрт побери!
| страница 199 |
(Мишель Симон и Арлетта)
В воскресенье днём в «АВС» я слушал Пиаф, а вечером в «Театр Антуан» смотрел Мишеля Симона в пьесе «Фрик-фрак». В обоих случаях получил наслаждение.
Пиаф достигла полной творческой зрелости, но должна осторожнее использовать хоры, невидимый оркестр, световые эффекты. Такой путь чреват опасностями: однажды вступив на него, нужно и дальше продолжать в том же духе и в конце концов сделаться рабом этих приёмов. Нет, в один прекрасный день у неё должно хватить мужества отказаться от них и выйти перед публикой один на один, чтобы открыть ей свою душу, как это делали до неё другие знаменитые актрисы.
Мишель Симон обрушивает на вас лавину комических приспособлений, выдержать которые выше человеческих сил. Временами он и сам выбивается из равновесия и тогда замирает в испуге и становится похож на заблудившегося ребёнка.
Довиль. Мы приехали сюда, чтобы отснять несколько эпизодов. Сегодня утром между съёмками сцен на вокзале, на пляже и на одной из улиц мне пришлось зайти на пустынную в этот час веранду «Отеля Норманди». На мне были жалкие лохмотья — костюм моего героя.
| страница 200 |
Чета иностранцев, завтракавших на солнышке, остолбенела при моём появлении. Я сел в кресло, стоявшее в сторонке, и, вероятно, оказался как раз перед их комнатами, так как не прошло и трёх минут, как женщина встала, бросила на меня подозрительный взгляд и пошла запереть выходившую на веранду дверь.
Бедняга «Ма пом», его приняли за вора.
Съёмки на натуре. Сталинградская площадь. Конец дня. Оператор, машинисты и технические специалисты киногруппы «Ма пом» протягивают мне лист для подписи: вы за или против атомной бомбы?
«Подпишите вместе с нами, господин Шевалье!»
Думаю, я неплохо сделал, что поставил свою подпись.
Вилла «Люка». Я часто встречаюсь этим летом с молодой художницей Жани М., которая живёт неподалёку со своей матерью и маленькой дочкой. Ей двадцать три года, она очень талантлива, и ничто, кроме искусства, её не интересует. Попробуйте пригласить её в Канны на коктейль. Она вам ответит, что не может позволить себе потерять три часа, беседуя о том, что её интересует гораздо меньше, чем живопись.
Вчера она была очень взволнованна, так как собиралась представить меня своему учителю Матиссу, который там, в верхней части Ниццы, в свои восемьдесят лет продолжает работать, работать, работать.
И вот мы в пути. Маэстро (меня предупредили, что он не любит, когда к нему так обращаются) живёт в большой квартире в старинном величественном особняке. Огромный вестибюль белого мрамора. Широкие лестницы без ковров. Повсюду ослепительно белый мрамор... Поднимаемся на второй этаж. Нас встречает дама лет пятидесяти с очень милым, приветливым лицом. Холл служит одновременно библиотекой. Повсюду груды книг. Взгляд привлекают античные статуи. Дама открывает дверь в комнату, называет наши имена и знаком приглашает войти.
Он сидит в большой кровати. Скользящий столик позволяет ему работать. Рисунки, карандаши, уголь, книги — всё под рукой.
Лицо серьёзно и спокойно, ему не дашь его лет, шестьдесят от силы. Болезнь разрушила тело, но не коснулась плеч, головы, рук; руки у него белые и прохладные, несмотря па жаркую погоду. Он произносит несколько благожелательных слов в мой адрес и поворачивается к Жани. Она полна к нему искренности и уважения; говорит от души, ясно, умно.
| страница 197 | Содержание | страница 201 |